Вспомнить нельзя забыть - Галина Щербакова

– Ну, меня и покорежило, – сказала Оля. – Представляю, какой я у вас оказалась.

– Забудь, – сказала Марина. – Все слава богу. Скоро будем тебя выписывать.

– Уже лето, – ответила Оля. – Меня ведь перевели в одиннадцатый класс?

– Да, да, – пробормотала тетка, – все в порядке.

Выйдя от племянницы, она стала рыдать, прижавшись к стене. Она не знала, как объяснить девочке исчезнувшее время. Был в начале девяностых телесериал «Санта-Барбара», там почти все герои впадали на годы в «спячку», но выходили из нее как новенькие. Теперь она понимает, какая это брехня, хотя и раньше чувствовала, что это неправда. Вернее, если и правда, то не нашей жизни.

На что будут жить бабушка и внучка? На пенсии и пособие по инвалидности, которое она уже оформила Оле? Но это на год. Потом опять будет консилиум и выяснится, что у больной есть руки и ноги, что она грамотная, а значит, должна работать. Кем? Где? Значит, пока эта дурочка мечтает о выпускном классе, пока она в больнице, надо что-то придумать. «Что?» – спрашивала она у серой потрескавшейся стены, ища ответ в рисунке разрухи (в больнице ремонта не было почти тридцать лет, последний был в восемьдесят седьмом, к шестидесятилетию революции; его так и называли – революционный ремонт: весь блестящий сверху и абсолютно никакой изнутри). И стена как бы тщилась помочь врачу всем прискорбием своего вида.

«Смотри, – говорила стена, – я же держусь. Во мне все внутри сгнило, даже тараканы ушли на первый этаж, ближе к земле. Осталось только паучье племя. Дуры мухи залетают через вентиляцию. У пауков ведь знаешь какая сеть, как в вашей песне – от края до края».

– Что вы на ней разглядываете? – спросила медсестра отделения. – Конечно, сыпется. Ничто не вечно под луной.

Она пошла в палату к Ольге, и врач слышала, как они обе зачирикали, только одна из них думала, что она девочка, а другая, почти ее ровесница, но с двумя детьми и без мужа, думала, что, вытащив эту девчонку из смерти, никакой благодарности не дождется, гола как сокол, хотя почему сокол гол – неизвестно, в русском языке все шиворот-навыворот, в английском хоть буквы все не так слышатся, как пишутся, а тут смысл выворотный. Вот говорят, на воре шапка горит, мол, народная мудрость, а сейчас все воры, начиная с тех, кого ежедневно показывают по телевизору, и ни на одном шапка еще не загорелась. Значит, это не народная мудрость, а народная дурь. Вот и она будет врать этой бедняжке про ее десятый класс, хотя, по ее мнению, лучше сказать правду, что ей не шестнадцать, а двадцать один, и надо думать о том, как найти поношенного мужика с жалостливым сердцем, у которого есть деньги. А эта дура просит принести список литературы для одиннадцатого класса и позвонить подружке, которая на самом деле давно вышла замуж и живет в Израиле. Да и была бы тут – на хрена кому нужна калека, разве что из любопытства?

Русский человек не любит несчастных, но поглядеть на само несчастье – это его хлебом не корми. Именно так! Тут поговорка в точку. Чужим горем, уродством, калечеством русский как бы даже упивается, для него это какая-то животворная пища, дающая силу. Я-то какой огурчик! Все при мне. И пуп очень точно посередине брюха. А этот безногий коляску вертит, свесив голову набок.

В конце концов именно медсестра, звали ее Александра (что значит защитница), в миру Аля, и взяла на себя то, что никто не решался начать, – сказать Оле о времени.

Из своего опыта и из рассказов старших сестер она знала: быстрое лечение, пусть с болью, живой разверстой раны дает лучший результат, чем долгое обхаживание и примеривание к ней. Ей, правда, объясняли, что невропатология как раз этому не поддается, и еще психиатрия, там с болезнью и болью играют вдетскую, осторожно, боязливо. Ведь не скажешь человеку: ты – псих, сроду не поверит. Психи только свою «мудрость» берут в расчет: это не у них крыша поехала, она поехала у всех остальных.

Ольга нормальная. Ну, проспала пять с хвостом лет, не помнит, как и что, но это временно. Все равно надо будет объяснить правду. Всю! Чтоб знала, в какой мир прибыла жить. И Аля сделает это.

Однажды она вошла в палату с мобильником.

Мобильники уже были в год Олиной трагедии. Но у кого? У начальников, у богачей. Сейчас же без мобилы ты как голый. Стыдоба! Аля не хотела ничего подстраивать. Она знала, пока она меряет Оле давление и температуру, телефон звякнет, или кто позвонит, или придет эсэмэска. Телефончик запел, когда Аля снимала манжетку с руки Оли.

– Что это? – не поняла девушка.

Аля достала блестящую штучку, распахнула ее, как пудреницу, и засмеялась.

– Анекдот Машка прислала. На, почитай.

Оля взяла в руки «пудреницу». Она вся бликовала, рябила, и Але пришлось повернуть ее так, чтобы высветились буквы.

Французка пришла домой вечером и застала у себя в спальне десять мужиков.

– Я очень устала, – вздыхает она. – Двое должны уйти.

– Что это? – спросила Оля.

– Мобила. А анекдот – эсэмэска.

– Что?

– Ну… Послание… Письмо. Меня, к примеру, нету, а сообщение остается. Кто звонил? Зачем? Ну и всякая такая хурда…

– А я ни разу не видела, – ответила Оля. – Значит, пока я спала… Я сколько пролежала? Полгода? Да?

Аля молчала. Она видела, что девушка занервничала.

– Неужели больше? – тихо спросила Оля.

Аля молчала. Тут снова запела «пудреница». Аля щелкнула и ругнулась.

– Прям, я им нанялась колоть, когда им вздумается. Соседи чертовы. Гипертоники. Ну, не успела я утром, пока девчонок в сад собрала, ботинок полчаса искала. Балда зафигачила его за стиральную машину, ну, какой идиот будет там искать? Я – идиот. Нашла. Вот и не успела к соседской заднице. – Одновременно Аля с неимоверной быстротой нажимала на кнопки.

– Ой! Нина Петровна! – голосом птицы рая говорила она. – Это я. Простите Христа ради. Девчонки подвели, завозилась. Зайду к вам сразу после работы, а потом уж пойду за ними. Положите горчичничек на затылочек и на икры. Сегодня ведь буря. Все маются. Еще хорошо половиночку, даже четвертиночку коринфара под язык. Ко-рин-фар. Без рецепта. До скорого!

Она щелкнула мобилой и сказала Оле:

– Платили бы больше на работе и на халтуре, я бы плюнула на потерявшийся ботинок, потому что на такой случай было бы хотя бы две пары обуви. А если одна? Вот такая пошла жизнь, пока ты у нас полеживала.

И Аля выскочила из палаты. Первый шаг, шажочек, она сделала. Завтра сделает другой, и никто ей не докажет, что она неправа.

Оля же в это время проводила пальцем по рубцам на животе. Они были крепкие, твердые. Она вспомнила маму, у которой был аппендицит. Через месяц после операции уже почти не было видно шрама, только краешек. Но мама все равно печалилась, что пляжные трусики придется носить другие.

– Из-за такой ерунды? – смеялся папа. – В шрамике твоем даже есть шармик.