Вызовите акушерку. Прощание с Ист-Эндом - Дженнифер Уорф

– Слушай, Фред, – сказала Синтия, – я весь день вспоминаю твою задачку и я никак не могу понять, в чём дело. Входят трое в ресторан…

– Нет, только не это! – воскликнула сестра Джулианна. – Пойду-ка я спать.

Лицо Рут напоминало лик боттичеллевского ангела. У мужчин в Попларе не хватало смелости заговорить с ней: огромные серые глаза, белоснежная кожа, ровные зубы и нежная улыбка словно повергали их в ступор. Дело было не в том, что они опасались монахинь – с остальными они общались свободно. Возможно, их обескураживали её изысканные манеры, благородство и очарование. Если кто из них порой и думал: «Какая жалость, что она монашка», то сказать этого вслух не решался никто.

Ей было около двадцати пяти – по возрасту она была ближе к нам, чем к сёстрам, но она не являлась одной из нас. Рут принадлежала к монашескому ордену, а поскольку она всё ещё проходила новициат, правила для неё были куда строже, чем для старших сестёр. Её призвание дарило ей практически осязаемую радость, которая освещала изнутри её прелестные черты. Кроме того, она закончила обучение и стала квалифицированной медсестрой и акушеркой. После учёбы её готовность посвятить себя религии должна была пройти испытание. В течение двух лет она была аспиранткой, после чего постулянткой, затем начались два года новициата. При этом правила ордена требовали от неё ещё двух лет обучения: в конце первого и второго года она должна была дать временные обеты, а в конце третьего – вечные. Нелегко решиться на такой шаг, но Рут, казалось, вовсе не тяготилась своим выбором. Церковь для неё была естественной средой обитания.

Но была в Рут и ещё одна черта, о которой вряд ли кто-то догадывался, кроме нас, её подруг.

Жители Поплара уж точно не знали её такой, да и старшие сёстры тоже. На самом деле Рут была невероятной хохотушкой – она могла рассмеяться совершенно неожиданно, и её смех казался невероятно милым. Её веселило буквально всё подряд. Это её качество, как правило, проявлялось за столом, пока мы готовили ужин – особенно, если мы собирались вдвоём-втроём до прихода старших сестёр. В это время мы по обыкновению рассказывали, как прошёл день, и Рут хохотала над любой мелочью, будь то отвалившаяся педаль у велосипеда или унесённый ветром чепец. Она буквально хваталась за бока, обливаясь слезами от смеха. Нам передавалось её веселье, и ужин с сестрой Рут неизменно повышал всем настроение.

Кроме того, она была великолепной актрисой и могла изобразить кого угодно. Особенно часто доставалось сестре Монике Джоан:

– Вижу, что переменчивые эфирные тона опускаются в земную слизь и освещают… о, да тут кексы с маслом и джемом!

И мы заливались хохотом.

Однажды вечером мы лакомились сэндвичами с сыром и чатни и оладушками с мёдом, как вдруг услышали тяжёлую поступь сестры Евангелины.

Я побаивалась её, так как она совершенно явно меня недолюбливала и считала, что я абсолютно всё делаю неправильно. Она, как всегда, недовольно фыркнула, после чего сухо сообщила:

– Сестра Ли, сестра Скаттербрейн, надо поговорить.

Внутренне сжавшись от ужаса, я торопливо вскочила и опрокинула баночку с мёдом.

– Да, сестра.

За моей спиной стояла Рут. Потом меня мучило несварение желудка, которое я заработала на нервной почве.

Рут лучше всех изображала характерный говор кокни. Ей идеально удавались и детские капризы, и материнская брань, и крики уличного зазывалы. После тяжёлого дня она обычно приговаривала:

– Фу-ты, ну-ты, где ж моя чашка чаю да кекс, будь они неладны, надо б нам чаю хлебнуть, да, крошка? Да с моряцким пирожком, а?

Мы хохотали до слёз, хотя знай Рут, что значит это выражение, она вряд ли бы его повторяла. Мы часто слышали его в порту, но вряд ли из нас кто-то понимал, о чём идёт речь. Видимо, мы полагали, что имеется в виду что-то вроде фруктового кекса с ромом.

Телефон зазвонил в половину второго ночи. Трубку взяла Рут.

– Ноннатус-Хаус слушает.

– Мне дали ваш номер и сказали позвонить, когда будут схватки, – ответила ей женщина с мягким ирландским акцентом.

– Назовите ваше имя и адрес.

– Кэтлин О’Брайан, Собачий остров, Меллиш-стрит, сто сорок четыре.

Рут не припомнила, чтобы женщина с таким именем и адресом проходила предродовой осмотр – да и беременных с ирландским акцентом среди пациенток не было.

– Вы наблюдаетесь у нас?

– Не знаю.

– Ну, у кого-то же вы наблюдаетесь.

– Что это значит?

– Это значит, что врач наблюдает за вашей беременностью, принимает у вас роды и ухаживает после.

– Вот как.

Последовала долгая пауза.

– В общем, не понимаю, что это значит, но у меня тут вроде как схватки, и мне сказали вам позвонить. Вы приедете? Мне очень больно.

– Как часто идут схватки?

– Ну, точно я вам не скажу, часов у меня нет, но довольно часто, и боли сильные, и… ох, у меня заканчиваются монетки, сейчас нас разъединят. Собачий остров, Меллиш-стрит…

Разговор прервался.

Рут оделась и отправилась в кабинет, чтобы порыться в отчётах об осмотрах беременных. Кэтлин О’Брайан среди них не было. Возможно, женщина наблюдалась где-то ещё, но адрес этого учреждения можно было выяснить, только добравшись до Меллиш-стрит. Рут вывезла из сарая велосипед и уже почти тронулась с места, но вдруг остановилась. Может, взять с собой медицинские инструменты? Мало ли что! Она сбегала в кабинет и захватила сумку.

Рут катила по притихшим улицам и окончательно взбодрилась от холодного воздуха. Меллиш-стрит отыскалась легко – она была перпендикулярна реке. Здесь стояли грязноватые высокие дома, фонарей не было, и номера разглядеть не удавалось. Рут слезла с велосипеда, отсоединила фонарь и посветила на дом, надеясь увидеть табличку с номером. Это был дом двадцать. Она продолжила свой путь по булыжной мостовой, с трудом крутя педали.

Вдруг тишину нарушил женский голос:

– Вы медсестра?

– Да, я ищу дом сто сорок четыре.

– Вы меня ищете, золотце, как хорошо, что вы тут.

Этот мягкий ирландский акцент невозможно было не узнать. Беременная девушка застонала и привалилась к стене, сморщившись от боли. Она зажала себе рот руками, чтобы не закричать, и наружу вырвался сдавленный вопль. Рут подхватила её – это была совсем ещё юная девочка, едва ли старше восемнадцати, хрупкая и с огромным тяжёлым животом. Схватка была долгой и болезненной, но постепенно она сошла на нет, и девушка рассмеялась:

– Вот это было недурно! Мама-то мне не говорила, что будет так худо.

– Вам не следовало выходить на улицу.

– Да я боялась, что вы потеряетесь.

– Надо было послать кого-нибудь.