Нечаев - Феликс Лурье

Можно не считаться с законами развития общества, можно их не знать или не признавать, но от этого они не перестанут действовать. Они не нуждаются в голосовании, их невозможно отменить. Поступки политических лидеров пойдут на пользу или во вред в зависимости от того, как они соотносятся с этими законами. Никому, кроме безумца, не придет в голову заняться практическим изменением орбит движения небесных тел в связи, например, с ожидаемым от этого улучшением климата на Земле. В технике, в точных науках человечество добилось выдающихся достижений, потому что ученые сначала изучают природу явления, формулируют физические законы, проверяют их справедливость, а уж затем инженеры приступают к воплощению систем, построенных на этих законах; «теория паров предшествовала железным дорогам».[5] Но до сих пор среди политиков встречаются поклонники и проповедники утопических идей, противоречащих природе абсолютного большинства разумных существ. Слишком часто действия российских политических кумиров входили в противоречие с законами развития общества и приводили к трагедиям, до сих пор потрясающим нашу страну. Все они первейшей своей задачей ставили разрушение политического строя, созданного трудами предшествовавших поколений. Они ненавидели этот строй главным образом потому, что не видели, как без его разрушения можно воздвигнуть придуманные ими утопии. «Мы считаем дело разрушения настолько громадной и трудной задачей, — писал С. Г. Нечаев летом 1869 года, — что отдадим ему все наши силы, и не хотим обманывать себя мечтой о том, что у нас хватит сил и умения на созидание.

А потому мы берем на себя исключительно разрушение существующего общественного строя; созидать не наше дело, а других, за нами следующих».[6]

Подобные мысли высказывались и до Нечаева, и после него. Они главенствовали в сознании революционеров и в их среде не вызывали никаких возражений. Потребность разрушать превратилась в революционное созидание, в основной род деятельности российского революционера. «Страсть к разрушению, — писал в начале 1840-х годов М. А. Бакунин, — и есть вместе с тем и творческая страсть!»[7] Не любители ли разрушать объединились в революционные партии? Может, в них так сказывалась генетика, они повиновались ее зову, может, им искренне казалось, что на развалинах старого само по себе взрастет светлое будущее. Победив, революционеры не обуздали в себе жажды разрушения, инерция разрушения тащила их по развалинам старого мира.

Сегодня можно окончательно подвести черту под спором между сторонниками революций и их противниками. Этот затянувшийся слабо аргументированный спор о том, что было бы, если… сегодня решен окончательно: все уже было, все реализовано, и нам хорошо известны результаты. Мы можем и обязаны сказать, что действия руководителей революционных сообществ были преступны в зародыше, в своей главной идее. Они привели именно к тому, к чему должны были привести народ и страну. Дело не только в искажении до неузнаваемости того, что было обещано, это обещанное не могло быть построено. Преступными оказались методы и средства, с помощью которых производились социальные и политические переустройства. Революция есть скачок, мгновенное изменение в социальном и политическом развитии общества. Человеку свойственны постепенные эволюционные процессы, скачки для него вредны, он не успевает к ним подготовиться. Появление революционеров свидетельствует о том, что в обществе не все благополучно и оно нуждается в реформах. Трагедия прежних и нынешних политиков заключается в том, что они не сумели этого понять. Революционеры полезны для ускорения радикальных эволюционных преобразований, но не для организации и воплощения скачков. Вожди революционных партий отвергали постепенное реформирование государственного устройства, не оставлявшее им надежд на сколько-нибудь видное положение в административно-бюрократической иерархии державы. Могли ли претендовать на серьезную карьеру недоучка Нечаев, помощник присяжного поверенного Ульянов, заурядный литератор Чернов? Они превосходно понимали, что только собственная революция в силах взнести их на вершины власти, дать все и сразу. Именно эта простая мысль питала их веру в необходимость быстрейшей революции, разжигала нетерпение и нетерпимость, именно поэтому Нечаев стремился начать всероссийский бунт 19 февраля 1870 года. Опасаясь конституции сверху, лидеры «Народной воли» торопились умертвить Александра П. Конституция из рук царя бесспорно привела бы к спаду революционного движения. В. И. Ленин накануне выборов в Учредительное собрание спешил захватить Зимний дворец. Более всего революционных лидеров путало благополучие народа, тогда они оставались ни с чем.

Многие рядовые революционеры были высоконравственными людьми и убежденными сторонниками идей, проповедуемых их лидерами. Они верили вождям, верили их теориям и, воодушевляемые утопическими идеями, слепо следовали за своими поводырями, не задумываясь, куда их ведут и каких можно ожидать последствий. Они позволили использовать себя, не осознавая, что их руками властолюбцы творят новый, еще худший произвол, не задумываясь о последствиях содеянного. Но были и такие, кто, вступив в противоправительственное сообщество и столкнувшись с применением недопустимых методов борьбы с существующим строем, ощутив сатанинское дыхание нечаевщины, разочаровывались в революционном движении и уходили из него навсегда.

Один из первых историков революционного движения в России А. Тун называл нечаевщину всего лишь эпизодом в русском освободительном движении.[8] Комментируя Туна, Л. Э. Шишко, отдавший сорок лет революционному движению, писал: «Оно (дело Нечаева. — Ф. Л.) охарактеризовано очень правильно автором. Это действительно был лишь случайный эпизод в истории нашего революционного движения, вызванный необычайною энергиею одного человека. Само по себе движение еще не было тогда достаточно подготовлено; революционные элементы только еще накоплялись среди молодежи, и форма дальнейшей революционной борьбы еще не успела выясниться для них, когда появился на сцене необычайно сильный революционный темперамент, решивший создать заговор и сплотить людей чисто искусственными мерами».[9] Один из первых биографов основателя «Народной расправы» В. Ф. Цеховский писал в 1907 году: «С Г. Нечаев является уродом в семье русских революционеров. Последние могли увлекаться, могли погрешить, но всегда шли прямым путем с открытым забралом и, даже отваживаясь на террористические выступления, признавали их печальной необходимостью, как говорили народовольцы, — там, где отсутствие представительного органа правления создает неодолимые препятствия для мирной культурно-агитационной работы».[10] Даже такой глубокий знаток революционного движения, как известный историк, публицист и революционер В. Я. Яковлев (Богучарский), утверждал, что «в истории русского освободительного движения нечаевщина была лишь эпизодом характера совершенно исключительного, и умозаключать что-либо по ней о самом движении было бы совершенно несправедливо».[11] Многие, очень многие историки освободительного движения и его участники искренне верили, что нечаевщина завершилась арестом Нечаева. Они читали «Бесов», поругивали Достоевского и не понимали, что гений писал роман слезами и кровью, своей кровью, он жаждал искупить перед людьми свою вину в появлении Нечаева и нечаевщины, он вложил в роман свой опыт, себя и не ошибся в оценках и прогнозах, он желал предупредить о губительной опасности, поставить преграду нечаевщине, остановить ее продвижение. Но они не понимали, что нечаевшина сопутствует конспирации и заговору, нечаевщина и конспирация неразделимы, они всегда вместе. Может встретиться различная степень интенсивности проявления нечаевшины, зависящая от участников заговоров, конспиративных сообществ, их моральных качеств. Но без нечаевшины нет конспирации.