Нечаев - Феликс Лурье

В царствование Александра II в российском освободительном движении сложились три главнейших направления, получивших названия от фамилий их идеологов: лавризм (П. Л. Лавров), бакунизм (М. А. Бакунин) и бланкизм (Л. Бланки).

Лавристы ограничивали свою деятельность пропагандой в народе социалистических идей, с целью постепенной подготовки его к социальной революции.

Бакунисты утверждали, что народ вполне готов к революции, и вследствие этого призывали к всеобщему бунту.

Бланкисты видели свою задачу в захвате власти путем организации строжайше законспирированного заговора и установлении диктатуры революционного меньшинства. Помощи от народа они не ждали.

Российское революционное движение развивалось главным образом по второму и третьему направлениям. На своей родине, во Франции, бланкизм не получил столь уродливого развития, как в России, где ему «содействовало» самодержавие. И Нечаев, и народовольцы, создавая заговорщические сообщества, рассчитывали на всеобщее недовольство. Понимая, что на организацию всенародного восстания сил и средств у них недостаточно, они надеялись употребить свои действия в качестве запала для взрывного устройства, побудителя всенародного бунта. На разработку планов революционных преобразований уходили все силы радикальной части русского общества, эволюционный же путь развития, путь реформ имел среди них слишком мало сторонников. Идеологи революционного пути развития общества располагали весьма отдаленными знаниями о своем народе. Бакунин получил представление о крестьянине из литературы и народных былин, не глубже были познания у Нечаева, народовольцев и так далее, включая большевиков. Помещик, священник, купец, полицейский куда ближе стояли к народу и понимали народ лучше, чем профессиональные революционеры.

Бакунин, Нечаев и другие, вплоть до первых марксистов, провозглашали основной революционной силой крестьянство. А русский крестьянин мечтал о справедливом царе и добром помещике, о выкупленной у владельца земле, а не отобранной во время бунта: дармовую землю легко вернуть прежнему хозяину. Такие понятия, как конституция и народовластие, были чужды мужику. Безграмотный крестьянин лишь в 1861 году перестал быть рабом и, конечно же, к появлению в 1869 году тайного нечаевского кружка не мог созреть до понимания социальной революции; не созрел он и через пятьдесят лет, и не мог созреть, потому что ни в бунте, ни в революции он не нуждался, не от них ожидал он улучшения своего положения. Вспомним, как крестьяне выдавали полиции пропагандистов-народников,[4] как крестьян загоняли в колхоз, как пытаются сегодня их оттуда вытащить. Крестьянин консервативен, эта черта произросла и надежно закрепилась в нем. И слава богу. Но радикальная интеллигенция не желала видеть очевидного и все глубже втягивалась в борьбу с правительством за мнимые интересы крестьянства.

Консервативны не только крестьяне, консерватизм свойствен многим. Люди вообще медленно меняют убеждения. Казнить аристократа, священника или буржуа за то, что он не придерживается марксистских догм, преступно. Так же преступно насильственно понуждать крестьянина к борьбе за «лучшую жизнь», не задумываясь, нужна ли она ему, готов ли он к этой лучшей жизни. Народ даже новое, в силу все той же консервативности, принимает в старых одеждах. Вспомним Пугачева, объявившего себя Петром III. народников, рядившихся в крестьян. Поспешность в проведении несозревших изменений в социальной или политической жизни общества приводит к катастрофам.

Нас страстно убеждали, что в революцию шли самые достойные и образованные, самые самоотверженные и благородные, что для них не существовало ничего более важного, чем торжество свободы, равенства и братства, чем благо народа. Многие, очень многие, ослепленные ореолом мучеников и борцов, поклонялись этому мифу. Выросло несколько поколений, веривших, что все революционеры святые, а их лидеры — святые кормчие святых, отдавшие свои жизни во благо народа, во имя построения рая на Земле. Но в революционные партии шли не только по убеждению и с чистыми помыслами. Революция привлекала тщеславцев, жаждавших «навластвоваться всласть», корыстолюбивых, завистников… Одновременно с романтическими и высоконравственными устремлениями в российское освободительное движение было занесено наиболее отвратительное и разрушительное — нечаевшина.

Каждый вождь, готовя свою революцию, люто враждовал с соперниками из других противоправительственных объединений. Чем ближе стояли они друг к другу по исповедуемым взглядам, тем яростнее вспыхивала между ними борьба. Они беспрерывно раскалывали и терзали освободительное движение, вовсе не помышляя о едином наступлении на общего врага. Объединение чревато потерей места лидера. Вожди революционных партий, спрятавшись в эмиграции, обличали, оскорбляли и высмеивали друг друга. Когда же одни из них получили реальную власть, они сразу же позаботились об истреблении бывших соперников и даже соратников. Подобное наблюдалось в истории католической церкви эпохи Реформации, когда под знаменем борьбы за истинность и чистоту Веры разворачивались сражения, главные цели которых не имели ничего общего с религией и диктовались соперничеством. В разгар Великой французской революции вожди левых группировок состязались в уничтожении друг друга. Но в сравнении с Россией картины европейских политических и религиозных баталий выглядят совсем не масштабно. При рассмотрении процессов борьбы противоправительственных сообществ со сходными идеологиями видно, как на первый план выступает борьба за власть, за богатство, но не за благо народа.

Вожди всех революционных партий заявляли, что действуют от имени народа и в его интересах, но каждый из них имел в виду разные категории населения Российской империи. Социалисты-революционеры признавали народом главным образом крестьян, социал-демократы — только рабочих (в 1901 году рабочий класс составлял около одной сотой всего населения России). Но крестьяне, рабочие, мещане, купцы, дворяне, духовенство, люди всех сословий и национальностей, населявшие необъятные просторы империи, — этот разнородный конгломерат и есть народ. Объявлять часть народа недоброкачественной или порочной недопустимо и преступно. Но вожди революционных партий действовали даже не во благо той искусственно выделенной ими части населения, которую они называли народом, они сражались за интересы своих партий, точнее, в интересах их верхушек.

Многие философы предлагали увлекательные модели социальных и политических устройств, выгодно отличавшиеся от существующих, но никогда и никто из них никого насильственно не понуждал уверовать в правоту своих теорий и необходимость их практического воплощения. Никто из философов, даже самых гениальных, не в силах гарантировать, что именно его модель государственного устройства может быть реализована и даст обещанные результаты. Никто не вправе экспериментировать на державах и народах, степень риска любого эксперимента должна располагаться в разумных границах, а эксперимент над людьми — эксперимент особого рода.

Вожди революционных партий, эгоистичные интерпретаторы чужих философских учений, выбрасывая из них или изменяя, как им казалось, второстепенные положения, придавая теоретическим моделям практические очертания и проповедуя их со своего голоса, навязывали рядовым товарищам по партиям непроверенные, слабо аргументированные идеи и превращали их в программы действий. Увлекая за собой доверчивых, они шли напролом не оглядываясь. ничего не замечая вокруг, давя и разрушая все. что не соответствовало их теоретическим представлениям. Главные цели в борьбе отступали на задний план, о них забывали. Целям должны соответствовать средства для их достижения. иначе они приведут к другим, непоставленным целям. Средства могут обезобразить цель до неузнаваемости. Величайшее искусство политика — правильно выбрать цель и найти соответствующие ей средства. Наши политические вожди ставили утопические цели и лихорадочно метались в поисках средств для их реализации. Они бились над неразрешимой задачей, им требовалось под утопическую идею «перековать» реальных людей. Поскольку утопия построена быть не может, на то она и утопия, попытки ее воплощения приводят к насилию над народом. Чем нереальнее цель, тем к большему насилию приводит попытка ее реализации. В этом главнейшая трагедия российского освободительного движения. Наибольшую лепту в арсенал преступных средств насилия внес С. Г. Нечаев.