Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская

Липовецкий воевода невольно отшатнулся.

— Но я… — попытался он что-то ответить.

— Ярополк здесь был, это он вам весть о Колокше принес. В верви вашей его принимали и тебе об том докладывали. Куда ты его спровадил? Ну?!

Нечай молчал, испуганно хлопая жидкими ресницами.

— Не заставляй повторять. Не поймаю Ярополка, князь Всеволод Юрьевич на вас пойдет, гореть земле вашей.

— И так считай каждый год горим, поганых первыми встречаем. До вас один раз добрались, а у нас так всегда, — Нечай перестал робеть, Любим наступил ему на больную мозоль, — всегда! Сегодня жив, а завтра Бог весть. Пугает он меня. Пуганный! Ни днем, ни ночью покоя нет, — длинные пальцы опять сжались в замок.

— А кто виноват? — Любим решил зайти с другого конца. — Кто виноват, что ваш князь вместо того, чтобы от поганых княжение свое защищать, на чужое позарился? Ведь это шурины его, Ростиславичи, подбили к Владимиру идти, они, аспиды треклятые, околдовали его, властью поманили. Все беды от них. А теперь Ярополк этот в тепле и сытости будет сидеть, а князь ваш в сыром порубе гнить. Разве это справедливо?

— Лишь господь Бог знает, что справедливо, а что нет, — проворчал Нечай.

Любиму надоело упражняться в красноречии.

— Куда подался Ярополк?! Последний раз спрашиваю.

— К устью Вороножа утек. Там за Доном в Онузе[29] посадник Тимофей сидит, он там главный над всеми, я князю посоветовал его милости просить.

— Вот и ладно, — улыбнулся Любим.

«Онуза, значит. Посмотрим».

Край нельзя было назвать безлюдным: то тут, то там по высокому берегу Вороножа отряд встречали малые деревеньки и городцы. Мужики ладили сохи, бороны, смолили лодки. Бабы выгоняли тощую скотину на высушенные солнцем поляны, попастись на молодой травке. Чтобы попусту не пугать народ, Любим наказал липецкому воеводе выслать вперед гонцов с вестью о приближении владимирцев. Но все равно люди невольно вздрагивали и спешили отойти подальше, а то и вовсе укрыться, при появлении чужаков. В воздухе чувствовался страх и враждебность.

— Зачем ты пред нами этих косопузых отослал, это ж весточка Ярополку, что мы идем? — снова ворчал Якун.

— Он и так знает, что мы за спиной. И до Онузы весть быстрее долетит, нежели мы к Дону выйдем. Узнают вороножские, что не по их душу идем, бояться меньше будут, в спину не ударят.

Любиму начинало надоедать постоянно все «разжевывать» Якушке. Владимирский воевода, не смотря на стенания сотника, не торопился, часто останавливался на привалы, пытался заговорить с местными, выведать настроения. А к чему торопиться? Вороножский лед почернел по краям, вздулся, словно там, в глубине дедушка водяной толкал его, пытаясь высвободиться из крепкого поруба. Если Ярополк был здесь два дня назад, отдохнул, лошадок подкормил, то он достигнет Онузы до схода льда. Местные покажут беглецу безопасную переправу. А вот они, владимирцы, доберутся аккурат к ледоходу, ждать придется у берега. Крики Якуна: «Поспешать надо, у переправы прищучим!» — Любима смешили. Поселения рассеяны среди лесов и оврагов, у каждого наверняка есть подземные ходы, без этого здесь нельзя. Если приступать силой и штурмовать каждый городец, достигнуть желаемого не удастся, только время и людей потеряешь. Ярополк просто будет бегать от одной заставы к другой. Единственный способ изловить в этом диком краю Ростиславича — это принудить вороножцев самим его выдать.

Любиму вспомнилось, как совсем молоденьким юнцом он на купальской гулянке попытался зажать одну бойкую девицу. Девка вроде и не особо отбивалась, даже слегка погладила его по жестким волосам. Любим разомлел, а озорница сдернула с него подаренную матушкой серебряную гривну[30] и со смехом кинула подруге, та следующей. Девки, потешаясь, гоняли парня по кругу. Вот вроде бы и сильнее он, а справиться с насмешницами не удавалось. Намаявшись и разозлившись, он громко крикнул той, у которой гривна как раз находилась в руках: «Чего хочешь за безделицу?» «Замуж за тя хочу», — сверкнув хитрыми очами, не стыдясь, бросила она. Сквозь тонкую рубаху в закатном солнце просвечивало созревшее упругое тело. Подружки захихикали. «Да я боярский сын», — горделиво подбоченился Любим. «Так и я не в лычаницы[31] обута», — выставила ножку в сафьяновом сапожке красавица. После жаркой ночки, Любим повинился отцу, и тот заслал сватов ко двору боярина Путяты.

Воевода зло сплюнул, он не любил вспоминать о жене. Теперь такой ускользающей гривной был князь Ярополк, а красными девками-озорницами — вороножские грады. Вот только предложить Любиму взамен беглеца нечего, он мог либо убедить, либо запугать. И пока владимирский воевода выбрал первое.

Вызывая старейшину или старшого ратника заставы, он подолгу с ними беседовал, неспешно разъясняя, что Ярополк ворог не только для владимирцев, но и для рязанцев, потому как беды все от Ростиславичей, дескать, и князя вашего к порубу подвели, и набег из Суздальской земли могут накликать. Любим втолковывал и втолковывал, плавно подводя к мысли — беглеца надобно выдать, так спокойнее будет, вернее. Но местные: кто угрюмо помалкивал, кто ссылался, что то не их ума дело, мол, пусть бояре решают; некоторые вроде как и поддакивали, но разводили руками — не ведаем, помочь рады, да не можем. Любим опять чувствовал себя юнцом, бегающим по кругу. Он носом чуял, ключик лежит в Онузе. Только во власти посадника Тимофея выдать Ярополка.

Найдя за серебро проводника, владимирцы пересекли покрытое лесом и изрезанное оврагами междуречье Вороножа и Дона, и вышли к донскому берегу, когда льда уже не было, а река широким вольным потоком растеклась по заливным лугам, перекрывая дорогу к заветной Онузе. Город в солнечную погоду хорошо был приметен на противоположном высоком берегу. Окруженная с двух сторон широкими оврагами Онузская крепость виделась мощным укреплением, такую с наскока не возьмешь. Любим это сразу оценил, уже на расстоянии.

— И чего делать будем? — как всегда засуетился Якушка.

— Подумаем, — почесал затылок воевода, — пока стан разбивайте, жерди рубите, шатры ставьте. Мы здесь надолго.

Несколько дней отряд стоял на левом берегу, ни от кого не таясь, но из Онузы переговорщиков не присылали. «Время тянут», — догадался Любим. Наконец, к полудню воскресного дня с того берега отчалила лодочка и, борясь с течением, плавно заскользила по водной глади в сторону владимирского лагеря.