Елена Троянская - Маргарет Джордж

— Я каждый день буду ходить смотреть на лебедей, — твердо пообещала я. — Пока еще они мне нравятся, и я не понимаю, отчего ты переменила к ним отношение.

— Тогда поспеши. Скоро мы уезжаем. Твой отец вернул себе трон и власть, поэтому мы возвращаемся в Спарту. А там лебеди встречаются редко. Они там не селятся, разве что бывают пролетом.

О, какое это было счастье — возвратиться в Спарту! Возвратиться в свой светлый дворец, расположенный высоко на горе над рекой Еврот, откуда видна вся долина вместе с городом! Я так соскучилась. Я любила свою комнату с белыми стенами, расписанную изображениями птиц и цветов, старое грушевое дерево под окном. Все игрушки ждали меня в целости и сохранности, там, где я оставила их перед отъездом.

Конечно, кто же позарится на детские игрушки! Отец проверил свои кладовые и обнаружил, что многое разграблено, пока его брат правил Спартой и жил во дворце. Отец лично вынес сокровища и спрятал их, закопав у подножия окрестных гор.

— Но к каждому камню не приставишь охрану! — сказал он. — Я сосчитал каждый разбитый изразец, каждый украденный плащ! Как он посмел осквернить мой дворец!

Лицо у отца покраснело. Мать пыталась успокоить его:

— Тиндарей, это мелочи. Главное — ты снова на троне. Ты вернул его и вернулся.

— Мой брат — мерзавец! Я его ненавижу!

До меня доносились обрывки подобных разговоров, и я недоумевала: какое оскорбление должен брат нанести брату, чтобы вызвать такую лютую ненависть? О, мне еще предстояло узнать, на какие подлости способны члены одной семьи по отношению друг к другу! А тогда я пребывала в счастливом неведении, потому что любила братьев, любила сестру, и они любили меня, я и думать не могла, как может быть иначе.

Моя жизнь в ту пору была наполнена светом, воздухом, вольным ветром, радостным смехом. Я свободно бегала по дворцу, мне дозволялось все, чего я ни пожелай. Я пела, резвилась и брала первые уроки у доброго старого учителя, которого пригласили для меня. Я имела все, что хотела, а хотела я то, что имела. Я вспоминаю это время как самое невинное и самое счастливое в жизни — если под счастьем понимать отсутствие желаний и страданий, когда бездумно плывешь по течению.

Но, как и следовало ожидать, немного повзрослев и поумнев, я посмотрела дальше и выше своего носа — и обнаружила высокие стены, которые окружали дворец, закрывая от меня мир. Я стала проситься за дворцовую стену, чтобы побывать в долине, на горе, в городе. Ответом на мои просьбы стал самый суровый отказ.

— Тебе нельзя выходить за дворцовые стены, — сказал отец голосом, не допускавшим возражений.

Конечно, я не удержалась и задала любимый вопрос всех детей: «почему?» — но отец не удостоил меня объяснением.

— Потому что я так сказал, — вот и все, что я услышала в ответ.

Я обратилась за объяснением к братьям, но они отвечали крайне невразумительно, и это было на них не похоже. Кастор, всегда такой смелый и находчивый, сказал, что желание отца — закон, а Полидевк туманно намекнул, мол, у отца есть свои причины.

Как вознегодовала я тогда на то, что родилась самой младшей в семье! Все могут идти, куда хотят, возвращаться, когда захотят, а Елена должна сидеть во дворце, как пленница! Неужели срок моего заточения никогда не закончится и меня не выпустят на свободу?

Я подогревала в себе решимость пойти и потребовать свободы. В конце концов, должна же я уметь охотиться, а разве можно этому научиться, если не бегать с луком по горным склонам? Просто возмутительно — мне уже семь лет, а я еще ни разу не держала в руках лука! Я направилась в покои отца, не обращая внимания на охранников, которые стояли по обе стороны мегарона. Сердце ёкало: они были в три раза выше меня. Но никто не посмел тронуть царевну.

Мегарон — большой зал с открытым очагом и полированными колоннами — был в тот день пуст и темен. Наш дворец, как любое греческое жилище, состоял из двух частей: мужской и женской, меньшего размера. На мужской половине главной палатой являлся большой зал с плоской крышей, разделенный двумя рядами колонн на три части, из которых средняя была самой большой. В ней был устроен очаг. За главной палатой находились помещения поменьше. Широкая дверь вела из главной палаты в женскую половину. Она включала просторную рабочую комнату, где до пятидесяти служанок могли заниматься своей работой, комнаты детей, спальню главы дома и его жены. Над мужской и женской половинами был надстроен верхний этаж, разделенный на небольшие покои. Под нижним этажом тянулись просторные кладовые, где хранились различные запасы и семейные драгоценности: дорогие одежды, серебряная и золотая утварь.

По мере приближения к внутренним покоям число охранников увеличивалось, но я решительно шла вперед.

До меня донесся голос отца. Он у себя! Значит, мне удастся поговорить с ним! Я расскажу ему, как мне хочется выйти за пределы дворца. И тут я разобрала свое имя. Я остановилась и прислушалась.

— Елена… Можем ли мы решиться на это? — спрашивал отец. — Это будет равносильно признанию.

О чем он? Мое сердце замерло, потом заколотилось как бешеное.

— А сам ты как думаешь? — послышался голос матери. — Она получит гораздо больше, если…

— Знаю, знаю! — прервал отец. — Я отдаю себе отчет.

В его голосе послышалась горечь.

— Но можем ли мы, можешь ли ты дать исчерпывающие доказательства? Потребуются доказательства…

— Достаточно взглянуть на нее! — с гордостью ответила мать.

— Конечно, красота… Но это еще не доказательство. Ведь и ты, любовь моя, тоже необыкновенная красавица!

— А волосы? Цвет ее волос!

При чем здесь волосы? Я ничего не понимала.

— Этого недостаточно. Других доказательств у тебя нет?

Вместо ответа последовало молчание: видимо, других доказательств не было.

— Как же глупо ты поступила! — с досадой проговорил отец. — Надо было попросить что-нибудь вещественное!

— Если бы ты пережил такое, ты бы понял, что рассуждаешь как глупец!

— О да, конечно! Я глупец, глупец!

Дальше разговор пошел по обычной колее, накатанной во время их частых перепалок, и я поняла, что больше ничего интересного не услышу. Я решительно вошла в комнату и с порога заявила, что хочу выходить из дворца, гулять, видеть, что творится в мире. Мать с отцом нахмурились и сказали, что это невозможно. Отец добавил, что я мала для таких прогулок, мать — что все есть во дворце, а чего нет, того мне и не надобно.

Я росла. Мне исполнилось восемь лет, потом девять. Из дворца я по-прежнему не выходила, но к затворничеству приспособилась: подтащив бревно, прислоняла его к стене, забиралась на ее край и подолгу любовалась долиной Еврота.

Со временем мне удалось одержать небольшую победу. Я упросила родителей, и они стали отпускать меня на охоту вместе с братьями. Мы охотились в царских охотничьих угодьях на склонах горы Тайгет неподалеку от дворца, куда посторонние не могли проникнуть.