Гебдомерос - Джорджо де Кирико

Что касалось времени сбора винограда, то Гебдомерос отлично помнил эту пору, вовсе не такую простую, как могло показаться на первый взгляд.

В прозрачном осеннем небе, как белые изваяния, плыли огромные облака;[11]в центре каждого в позе в высшей степени величественной восседал бескрылый гений; в это время на балкон своего загородного дома выходил исследователь; покинув свою комнату со стенами, увешанными шкурами и фотографиями, изображавшими темные суда, кажущиеся чернильными пятнами на сверкающих белизной ледяных торосах, исследователь в задумчивости принимался разглядывать расположившихся на облаках бескрылых гениев; в его представлении возникали образы несчастных полярных медведей,[12]цепляющихся за дрейфующие айсберги, и его глаза наполнялись слезами; он вспоминал свои собственные путешествия, стоянки среди снегов, неспешное трудное плавание в холодных морях Севера. «Дай мне твои холодные моря, я согрею их в своих». Слава милости богов! Ибо их два! Да, их два божества: Нептун белый и Нептун черный, иначе говоря, бог Севера и бог Юга; и с этими словами черный простирал к своему белому коллеге обвитые водорослями руки. Гебдомерос давно пришел к заключению, что черная раса благороднее прочих, что, в определенном смысле, именно ее представители обладают наиболее великодушным сердцем и чувствительной душой. Он был знаком с некоторыми негритянскими живописцами, один из них на очередной официальной выставке привлек его внимание картиной, которая называлась «Кавказ и Голгофа». Смысл ее не совсем был ясен, но уравновешенная композиция работы послужила основанием для присуждения ей серебряной медали. Годом раньше этот же негритянский художник снискал уважительные отзывы картиной под названием «На месте преступления». Вместо банальной сцены супружеской неверности он изобразил маленькую собачку породы грифон, застигнувшую врасплох двух воробьев, клюющих с накрытого в саду стола вишни, предназначенные для хозяйского завтрака. Что касается «Кавказа и Голгофы», то здесь художник изобразил широкую пыльную дорогу, идущую вдоль скалы, столь невысокой, что простой кирки было бы достаточно, чтобы снести ее; всю скалу бороздили трещины, подобные морщинам, которыми Хронос покрывает лица старцев.[13]Вокруг воздвигнутых на ней трех крестов расположились римские легионеры с надменными лицами, в латных ошейниках, плотно облегающих их двойные подбородки; были здесь и растрепанные заплаканные женщины, и устанавливающие лестницу мужчины в трико; а внизу, у края дороги, был изображен Гебдомерос; сидя на камне в позе Ренана из известной картины Андре Брюйе «Ренан перед Парфеноном»,[14]он в раздумье глядел вдаль, на заводской пейзаж с дымящимися трубами. «Мысль художника трудна для понимания» – этими словами начиналась статья в одной из ведущих столичных газет, которую знаменитый критик Стефано Спартали посвятил негритянскому живописцу. По поводу этой живописи написано было немало статей и исследований, однако она для всех оставалась загадкой. Когда же Гебдомероса, как друга художника, просили разъяснить ее смысл, тот отвечал, что он знает не более остальных, кроме того, вообще считает бестактным просить автора открыть тайну своей работы. Ему всегда нравилось в отношениях с людьми проявлять особый такт; полагая такт одной из основных человеческих добродетелей, он никак не мог позволить своим друзьям и знакомым предположить, что лишен ее.

В остальном жизнь Гебдомероса протекала монотонно. Вставал он рано утром, как правило разбуженный шумом, смехом и разговорами обитателей дома, поскольку окна его комнаты выходили во двор. Едва проснувшись, поднимался и шел к окну открыть ставни; из окна же видна была та часть дома, что находилась напротив корпуса, в котором он снял комнату; зрелище, представавшее его взору, всегда было одним и тем же: перед окнами кухни прислуга чистила щетками одежду, а прямо напротив его окна некий артиллерист, денщик полковника, каждое утро складывал брюки своего начальника, предварительно почистив их ветошью, смоченной бензином. Этот вояка усердно ухаживал за домработницей, и, когда Гебдомерос, растрепанный и полусонный, появлялся в окне, оба встречали его насмешливыми взглядами. В отсутствие же денщика полковника служанка, хорошо сложенная, яркая блондинка, прозванная одним из друзей Гебдомероса стрекозой, была со своим соседом значительно любезнее. Озабоченный и задумчивый вид Гебдомероса вызывал у нее интерес, и иной раз, увидев его в окне, она обращалась к нему с вопросом, не испытывает ли он тоски по родным местам; однако Гебдомерос на такие вопросы отвечал, как правило, уклончиво. Симпатия молодой служанки к соседу росла с каждым днем, и ей даже казалось, что это чувство может перерасти в любовь, однако неожиданное событие одним ударом разрушило ее самые дорогие мечты и иллюзии. Однажды после полудня, ближе к концу прекрасного апрельского дня, девушка, стоя на кухне у окна, чистила серебряный чайник; она была одна, думала о Гебдомеросе и в этот момент увидела его выходящим во двор с тремя друзьями. Один из них, заметив в углу двора старый ботинок с оторванной подошвой, задумал изменить местоположение этой обувки умелым ударом ноги; Гебдомерос тут же, спешно, но аккуратно сложив на ближайшем подоконнике шляпу, трость и пальто, с энтузиазмом принялся гонять перед собой старый башмак; четыре друга, таким образом, сымпровизировали во дворе дома футбольный матч; Гебдомерос же был возбужден и разгорячен больше других, полностью утратив свой унылый и задумчивый вид, он прыгал, как дикарь, и издавал радостный вопль каждый раз, когда, коснувшись ногой старого ботинка, посылал его над головами своих друзей, которые с сумасшедшими криками и смехом пытались уклониться от удара. С неприятным чувством юная домработница закрыла окно, поставила недочищенный чайник на кухонный стол и, усталая и разочарованная, плюхнулась на табуретку: «А я-то, – подумала она с грустью, – я-то решила, что по крайней мере он не такой, как все».