Мое сердце и другие черные дыры - Жасмин Варга

Долгая пауза. Мама набирает побольше воздуха и произносит:

– Почему бы тебе не пойти со мной?

Я оборачиваюсь, уверенная, что вошел мой младший брат Майк. Правда, вести себя тихо совсем не в его стиле: натура баскетболиста рвется наружу. Мама постоянно ему выговаривает, но, по мне, в этом нет ничего страшного.

– Это ты мне предлагаешь? – спрашиваю я совершенно серьезно. Джорджия молчит, однако я вижу выражение ее лица – словно глотнула скисшего молока. Она бы никогда не обидела меня при матери, но протестует всем своим видом, каждым жестом. Что поделать: у меня черный пояс по способности раздражать людей.

– Да, тебе, – говорит мама, слегка вздрогнув. Иногда я убеждена, что даже она меня боится.

– Спасибо за приглашение, но нам задали целую кучу. – Подхожу к буфету и беру шоколадный батончик. Иногда я ужасно прожорлива. Это странно: как будто пытаешься заполнить едой пустоту внутри себя. А в другие дни едва заставляю себя отщипнуть кусочек хлеба.

Сегодня я беру шоколад скорее напоказ. Не хочу давать маме повод для волнения. Она и так не очень-то скрывает, что анализирует мое поведение, выискивая признаки отклонений в душевном здоровье, и я делаю все возможное, чтобы утаить от нее свое состояние. Когда меня не станет, надеюсь, она не станет корить себя из-за того, что недоглядела.

– Удачи! – с притворным энтузиазмом машу рукой и отправляюсь наверх в свою комнату. Ладно, в нашу комнату. Но сегодня вечером, пока Джорджия на игре, она только моя. В комнате сразу забираюсь на кровать, натягиваю на голову серое одеяло и представляю себя посреди океана. Волны швыряют меня, вода заливает легкие, в глазах темнеет. Я представляю, как потенциальная энергия моего тела превращается в кинетическую энергию перехода в ничто. Я тихо мычу себе под нос реквием Моцарта, пытаясь представить себе, как это будет, когда свет померкнет и навеки воцарится покой. Не знаю, какими станут мои последние мгновения, будет ли мне больно или страшно, но можно надеяться, что это закончится быстро и навсегда.

7 апреля… Скоро.

Иногда то, что я по-прежнему утешаюсь классической музыкой, кажется мне признаком безумия – ведь это отец научил меня ее любить! Он обожал классику: Баха, Моцарта – да кого угодно. Он мало что прихватил с собой, когда эмигрировал в Америку, – в основном это были записи. Помню, когда я была маленькой, он вставлял кассету в «бумбокс», что «жил» на прилавке в его магазинчике, и рассказывал мне истории из своего детства: как он играл с отцом в шахматы на гладкой доске из алебастрового камня или обмерял ноги покупателей в обувном магазине своего дяди. Он говорил, а я танцевала вокруг, неуклюже пытаясь попасть в ритм, и падала, когда музыка становилась слишком быстрой.

Однажды он усадил меня рядом и велел:

– А теперь слушай по-настоящему, Айзел. – Его темные глаза расширились, взгляд стал сосредоточенным. – В музыке ответы на все вопросы. Ты понимаешь?

Я слушала, слушала изо всех сил, стараясь запомнить каждую ноту. На самом деле никаких ответов я не уловила, но ни за что бы в этом не призналась – не хотела, чтобы отец выходил из себя и выключал музыку или запирался в спальне на полдня, как он иногда делал. С ним всегда было так – словно идешь по льду: прокатиться здорово, но того и гляди упадешь.

Я зажмуриваюсь – лучше прогнать эти воспоминания. Свернувшись в кровати, снова и снова мысленно пою реквием, сжав губы. И музыка подсказывает только один ответ: 7 апреля.

Стены нашего старого щитового домика ужасно тонкие, и мне слышно, как мама с Джорджией хлопочут на кухне. Я представляю, как они обнимают друг друга: руки Джорджии на тонкой маминой талии, а мама перебирает пальцами сияющие волосы своей любимицы. Они дополняют друг друга, подходят, словно ключ к замку, как и положено матери с дочерью. Со мной никогда такого не было: слишком резки выступы, слишком остры края.

Вот что нужно написать на моей могильной плите: «Айзел Лейла Серан – девочка, которая никому не подходила».

А раз я никому не подходила – что до ареста отца, что после, – маме без меня будет только лучше: мои кудрявые черные волосы и заостренный нос перестанут напоминать ей об отце. Как и круглые щеки с ямочками. Особенно ямочки. К счастью, они появляются, только когда я улыбаюсь, а в последнее время это происходит нечасто.

Когда меня не будет, мама перестанет просыпаться по ночам и мучиться мыслью, не сидит ли и во мне ген убийцы, готовый проснуться в любой момент и заставить меня взорвать школу или совершить нечто ужасное. Она не переживет этого еще раз: полиция, репортеры, сплетни. Знаю, она гонит такие мысли прочь, но в глубине ее души живут страх и сомнения. Ее выдают настороженные взгляды исподтишка и наводящие вопросы, когда она пытается понять, насколько я не в себе.

Мне хочется сказать: я не такая, как отец, мое сердце бьется ровнее, кровь не вскипает так бурно, я не сорвусь… Но я не уверена. Может быть, печаль – предвестница безумия? Может, в нас обоих – одна и та же потенциальная энергия?

Все, что я знаю, – это то, что не рискну остаться здесь и однажды очнуться чудовищем. Я не могу поступить так с мамой.

И с остальным миром.

Осталось 25 дней

Участие Джорджии в баскетбольном матче – единственное хорошее событие за день: дом, а значит, и компьютер полностью в моем распоряжении. Обычно зависнуть в Сети надолго не получается. По крайней мере, без присмотра. В доме только один компьютер, и тот совсем допотопный. Он думает медленнее, чем ковыляет трехлапый пес, а клавиатура покрыта липким слоем фруктового пунша, которым его регулярно подкармливает Майк.

Стив, которого мама считает мужчиной своей мечты – состоятельным, порядочным, преуспевающим бизнесменом, – на самом деле просто работает на соседней улице на заводе фирмы «Спаркл», где производят второсортную зубную пасту и средство для полоскания рта, поддерживая на плаву экономику Лэнгстона. Конечно, Стив честно зарабатывает на жизнь, не то что мой отец. Но купить нам всем по ноутбуку он не в состоянии, а значит, остается пользоваться этим хламом.

Но сегодня вечером старая развалина только моя. Захожу на «Уйти легко». Страница грузится минут десять – платить за скоростной интернет Стив тоже не считает нужным. Наконец сайт открылся, и я вижу новое сообщение от Замерзшего Робота.

Если ты серьезно, нам нужно обсудить время и место встречи. Ты точно уверена в себе? Не хочу, чтобы меня кинули.

Роман

Не могу поверить: человек, называющий себя Замерзший Робот, еще и подозревает меня! Значит, его настоящее имя Роман – на мой вкус, ничем не лучше его ника. С трудом подавив желание подписаться Юлий Цезарь, отвечаю без шекспировских насмешек:

Мое решение неотвратимо, как инфаркт. Я серьезно. И я действительно из Лэнгстона. Где встретимся?