Петр Окаянный. Палач на троне - Андрей Буровский

Одним словом, крайне темная история.

А через несколько дней происходит еще одна, не менее темная: прибегает в Преображенское некий человек с криком, что, мол, там, в кустах сидят вооруженные люди, хотят извести царя. По другим сведениям, прибежал не «человек незнаемый», а стрелец из караула — мол, остальные караульщики бьются со злоумышленниками, давайте подмогу, спасайте царя!

Эта история еще темнее первой, потому что этих-то злоумышленников вообще никто в глаза не видел. Сидели, мол, в кустах, ждали царя… Почему именно царя? Кто сказал, что вообще кого-то ждали? И были ли они вообще, эти загадочные люди, под вечер засевшие в кустах?

История с засланными от Софьи убийцами важна потому, что стала спусковым механизмом для важных исторических событий. Дело в том, что Петр, только что вернувшийся из Немецкой слободы, Кукуя, и завалившийся спать, смертельно перепугался этих загадочных убийц. В одной рубашке, с перекошенным лицом, кинулся Петр бежать, спасаться куда глаза глядят. Издавая дикие вопли, судорожно дергая лицом и всем телом, еле взобрался он на лошадь, и бедное животное рвануло под обезумевшим седоком. Петр прискакал в Троице-Сергиеву лавру, под защиту могучих стен, отдался на волю монахов — вот, святые отцы, спасайте, меня убивают! Судя по всему, он и правда был невероятно перепуган. Впрочем, и потом множество раз в ситуации малейшей опасности будет повторяться эта реакция — истерика, эпилептический припадок, сдавленные вопли, паническое бегство куда глаза глядят.

Уже утром в Троицу приезжает денщик Петра, Александр Меншиков, привозит «милому другу» портки и какую-никакую одежду: Петр ведь ускакал буквально в нательной рубашке, едва прикрывшись. Петр отказывается выйти из-под защиты колоссальных стен монастыря-крепости, и весь его двор из села Преображенское перемещается именно сюда. По всей стране звучит призыв ко всему дворянству, ко всем государственным чиновникам, к армии — собираться сюда, к Троице-Сергиевой лавре! Нарышкины призывают собирать дворянское ополчение, двигаться всей силой против изменщиков, пытавшихся убить «второго царя». Ситуация гражданской войны…

Разумеется, Софья от своего имени и от имени «первого царя» тоже созывает дворянское ополчение: всем идти в Москву, в Кремль — звучит ее грозный приказ!

Что не выдержали нервы у Петра — очевидно, кто спорит, но очень уж похоже — не у него одного, у обеих сторон попросту не выдержали нервы. Дело в том, что незадолго до того Петра женили на Евдокии Лопухиной. По тогдашним русским обычаям женатый парень становился взрослым. Женившись, наследник престола получал право сесть на престол. «Первый царь» Иван слабоумен — значит, царствовать «второму царю».

Вот и не выдержали нервы и у Софьи, и у сторонников Петра.

В конце августа 1689 года страна оказывается в ситуации пока холодной, без пальбы, но совершенно реальной войны — гражданской и династической. Два правительства в стране: одно в Москве, другое в Троице-Сергиевой лавре, и каждое требует лояльности от каждого сколько-нибудь заметного в стране человека. Требует явиться «конным, людным и оружным», изъявить свою лояльность и высказаться в пользу именно этого правительства.

Страна выбирает Нарышкиных. Со всей огромной страны медленно, но неуклонно течет ручеек в Троице-Сергиеву лавру. Из Москвы, из лагеря Софьи, течет точно такой же ручеек, вплоть до последних, казалось бы, на сто рядов проверенных людей. Разумеется, множество людей выбирает Лавру не потому, что в чем-то убеждены, что-то считают или на кого-то полагаются. 90 % дворян, не говоря о рядовых солдатах и стрельцах, руководствуются не соображениями о судьбах России, а собственными эгоистическими стремлениями, страхами и расчетами. А очень часто — и прямыми приказами благодетелей, начальников или сюзеренов.

Но и выбор, несомненно, есть, — уже хотя бы выбор тех, кто полномочен приказать этим 90 % или убедить их в чем-то. Расчет на милости, если Нарышкины победят? Но ведь и Милославские не поскупятся для тех, кто посадит Софью на трон. Прямой подкуп? Но никаких невероятных богатств, никаких возможностей раздавать придворные чины у Нарышкиных нет, или, вернее, — их не больше, чем у политических конкурентов. Они не богаче Милославских и их сторонников, да и сам претендент на престол с их стороны все-таки более «неказистый» — «второй царь», а вовсе не первый и не правитель…

Почему же страна все-таки выбирает Нарышкиных?

Одна причина проста — это пол Софьи. Представим себе, что на ее месте была бы не дочь царя Алексея Михайловича, а сын. Скажем… ну тот же Василий. Пусть даже не наделенный всеми талантами и достоинствами Василия Голицына, но и не дурачок, не ничтожество, не трус… Скажем, нечто среднестатистическое, эдакий человек средних талантов и способностей (как основатель династии Михаил например). Или тем более человек с теми же незаурядными способностями, что сама Софья, но только мужчина?

Странно, что эта мысль до сих пор не приходила в голову нашим историкам, она ведь вообще-то элементарна. Но все, кого я спрашивал, как, по их мнению, — а что, если бы на стороне Милославских сидела бы на престоле не Софья Алексеевна, а сын… назовем его хотя бы Василий Алексеевич, и пусть тех же лет (в 1689 году Софье был 31 год)? Иван Алексеевич, болезненный и неумный, «головой скорбный», — это, конечно, не знамя. Ну а если бы знамя все-таки у Милославских имелось бы? И все, с кем я обсуждал такую возможность, единодушны — в этом случае у Петра не было бы ни одного шанса. Ни единого!

Вот и получается, что страна готова была признать женщину «правительницей», по мере привыкания к ситуации — и правящей царицей. Но именно что не выбрать, а признать, раз уж сложилась такая ситуация. Россия готова была смириться с положением вещей — раз уж нет лучшего претендента; согласиться с тем, что женщина сидит на престоле, по старому доброму принципу «на безрыбье и рак рыба». А вот выбрать женщину в цари, взять на себя ответственность за то, что она будет сидеть на престоле, отдать ей власть — к этому Россия еще совершенно не была готова.

Но это — только одна и, очень может быть, далеко не основная причина. Допускаю, что это прозвучит невероятно, даже дико — но похоже, власть досталась Петру именно потому, что и он лично, и Нарышкины олицетворяли собой самый кондовый политический застой.

Все знают, что Софья и Голицын — это реформы, это движение. А Петр — это стоящая за ним Медведиха с ее кланом людей не идейных, умственно не крупных, совсем не рвущихся что-то делать. В самом Петре ничто абсолютно не позволяло разглядеть будущего преобразователя.

Да, к этому времени у Петра уже было две или три тысячи «потешных войск». Но ведь полки «иноземного строя», офицеры-иностранцы, команды на голландском и немецком, вполне «иностранный» вид армейских соединений к тому времени вовсе не были в России чем-то необычным, чем-то вызывающим удивление и интерес. В Преображенском и Семеновском полках вовсе не было чего-то, выгодно оттенявшего их, заставляющего выделить из всех остальных «полков иноземного строя», а ведь вся русская армия с 1680 года состояла из регулярных полков с европейской выучкой.

Какие-то европейские вещи, которые любил Петр? Учение у европейцев?