Опоздания и невыполненные обещания - Ольга Красникова

Для маленьких детей характерна эгоцентрическая позиция: «я – центр вселенной, точка отсчета, причина всего, следовательно, когда со мной что-то происходит не так, то это только потому, что я какой-то не такой, неправильный, не заслуживающий большего (пусть даже так мне необходимого)». Вырастая с этим комплексом собственной неполноценности, личность ищет способы хоть как-то его компенсировать, чтобы уменьшить свои страдания.

Способов компенсации утраченного ощущения собственной ценности множество, некоторые из них требуют подключения к процессу других людей. Если человек видит, что окружающие на него эмоционально реагируют (не важно, позитивно или негативно), он может истолковать это как подтверждение своей значимости – «меня заметили, из-за меня переживают – значит, я есть, я для них не пустое место, наверное, моя жизнь чего-то стоит». Это подтверждение на какое-то время успокаивает, смягчает остроту боли и страха. Потом потребуются новые и новые доказательства. Так возникает эмоциональная зависимость от других людей.

Опаздывая, человек, сомневающийся в безусловной ценности собственной личности и жизни, как бы устраивает себе и окружающим проверку. «Дождутся или не дождутся?» – каждый раз с замиранием сердца спрашивает он себя. Дождались – «я им нужен, они тратят на меня свое время, даже больше, чем договаривались, следовательно, я ценный, я живу не напрасно». Можно расслабиться и даже когда-нибудь прийти вовремя. Не дождались – «ну что ж, я так и знал, всем на меня наплевать, никому нет дела до такого ничтожества, как я… даже подождать не захотели. Конечно, у них же есть дела поважнее; вот если бы я был другим (хорошим, умным, красивым, богатым и т. п.), они бы стали меня ждать, несмотря ни на что».

Тщетно тот, кто не дождался, будет пытаться оправдаться (он даже не заметил, как из «жертвы» стал «обвиняемым»). Тем, что он не подождал дольше («тебе сложно было еще двадцать минут постоять?!»), он со всей ясностью продемонстрировал свое истинное отношение («можешь ничего не объяснять, все и так очевидно!»).

Утративший ощущение собственной ценности человек часто не осознает во всей полноте того, что с ним происходит. Он может свято верить, что если его не подождали, значит, его не любят (а не то, что времени на ожидание больше не было). Он может обвинять себя и других (самокритика и критичность у таких людей, как правило, сильно развиты), а также обстоятельства, помешавшие успеть («не нарочно же я опаздываю!»), и при этом даже не догадываться об истинных причинах случившегося. Ведь если он увидит то, что есть на самом деле, ему придется вновь столкнуться со своей болью и страхом, но у него может не оказаться в тот момент достаточных психологических и физических ресурсов, чтобы справиться с этими переживаниями.

Еще одним проявлением потери ощущения безусловной ценности собственной жизни является ложное убеждение, что только тот, кто постоянно делает что-то полезное, достоин жить и называться человеком. Слепо следуя такой установке, многие даже не задумываются, что подобные лозунги ставят под сомнение ценность таких «бесполезных» членов общества, как пожилые люди, дети, больные, люди с ограниченными возможностями, – всех, кто нуждается в помощи и больше берет, чем дает. В бессознательном стремлении оправдать свое существование делами, «полезные» утрачивают способность отдыхать, они крутятся как белки в колесе, воспринимая любую вынужденную остановку как угрозу: «Когда я впустую трачу время, не делаю все, что могу, моя жизнь теряет смысл, а я чувствую себя ненужным». Чтобы не испытывать такие неприятные чувства, некоторые начинают… опаздывать. Парадокс? Нет, их логика очень проста: «Ожидание – пустая трата времени, если я прихожу раньше намеченного срока или вовремя, а встреча задерживается, то я рискую своим временем, которое можно было бы потратить с пользой. Чтобы не расстраиваться из-за несделанных дел (которые являются подтверждением моей ценности), я лучше приду чуть позже, чтобы мне уж точно не пришлось ждать». О том, что другие могут потерять время, ожидая опаздывающего, он либо совсем не задумывается, либо придумывает какие-то приемлемые для себя объяснения – найдут, чем заняться.

Бессознательные защитные механизмы, такие как вытеснение, отрицание и прочие, существуют не зря: они призваны охранять личность от разрушения, пусть даже ценой жизни в иллюзиях. Не будучи уверенными, что у человека достаточно сил и желания узнать о себе правду, не стоит торопиться открывать ему глаза на то, что он делает, указывать на истинные мотивы его поведения. Грамотные психологи проводят серьезную работу (иногда очень длительную), помогая человеку найти ресурсы, прежде чем он посмотрит в сторону своей травмы и ее последствий.

Если человек старается добиться подтверждения собственной ценности от окружающих, это говорит о том, что у него сохранилась надежда, что он все-таки не пустое место. Хуже обстоит дело с теми, кто в результате психологических травм окончательно отчаялся и относится с равнодушием (иногда с цинизмом или жестокостью) к тому, что происходит в их жизни и в жизни окружающих. «Ну, опоздаю я, ну, рассердятся на меня, ну, уволят с этой работы… Подвел? А меня сколько раз подводили, и ничего, жив. Неприятности у них? А кому сейчас легко?!»

Но не надо спешить осуждать этих «бесчувственных циников, которым на все и на всех наплевать». Они становятся такими не по собственной воле. Есть закономерность: человек способен на ту степень насилия по отношению к себе и другим, которую он сам испытал, или которой он был непосредственным свидетелем. Естественно, пережитое насилие и тяжелые обстоятельства жизни не являются оправданием поступков человека. За все, что он впоследствии совершает, он сам несет ответственность.

Маленький ребенок быстро усваивает жизненные уроки и делает вывод: «Раз это было возможно сделать со мной (или в моем присутствии, у меня на глазах), значит, это в принципе возможно». Когда этот ребенок вырастет, он совсем не обязательно должен стать жестоким тираном. У человека всегда есть выбор, как использовать свой опыт, свой жизненный потенциал, свои психологические особенности. Например, он может выбрать такую профессию, в которой нет места эмоциональности и чувствительности, зато необходимы жесткость и бесстрастность: хирург, следователь, военный и тому подобное.

Детские психологические травмы нередко приводят к тому, что снижается чувствительность и к тому, что происходит с самим человеком, и к тому, что происходит с другими. Пережитая ребенком боль так велика, что его страдания как бы выжигают живые чувства, блокируют естественные эмоциональные реакции. «Травматик» бессознательно делает все возможное и невозможное, чтобы подавить боль и не мучиться больше. Но сердце устроено так, что оно либо чувствует все (и приятное, и неприятное, и радостное, и горькое), либо перестает чувствовать вовсе – появляется то, что отцы Церкви называли «окамененным нечувствием». «Избирательной» чувствительности не бывает.

Одна женщина, пережившая в детстве физическое и психологическое насилие, так образно описала свое состояние: «Мое сердце в сейфе, сейф в танке, танк в подводной лодке, а подводная лодка на дне морском». Она осознавала свою бесчувственность как проблему и обратилась к психологу, потому что ее жизнь, лишенная эмоциональной окраски, потеряла для нее смысл. Таким людям очень сложно отвечать на вопросы: «Что вы сейчас чувствуете? Вам это нравится? Это вам неприятно?» Самый распространенный ответ: «Ничего не чувствую, мне все равно». Бывают и другие варианты ответа. Так, мужчина, пришедший на консультацию по поводу конфликта с начальником, на вопрос психолога, какие чувства у него возникают, когда начальник повышает на него голос, сказал: «Я думаю, что я чувствую дискомфорт». У него нет прямого контакта со своими эмоциями, а только опосредованный интеллектом: логично было бы предположить, что в подобной ситуации человеку должно быть не очень приятно.