Парни и секс. Молодые люди о любви, беспорядочных связях и современной мужественности - Пегги Оренстейн

Эмоциональная диверсификация — умение испытывать широкое разнообразие эмоций, позитивных и негативных[21] — критически важна для эмоционального и физического здоровья взрослого человека. Однако в наших беседах парни часто признавались, что — из-за родителей, сверстников мужского пола, девушек, СМИ, учителей, тренеров — им отказано в возможности выразить всю палитру человеческих чувств, особенно связанных со страданием и страхом. Для Роба, первокурсника Университета Северной Каролины, как и для многих ребят, с которыми я беседовала, наше интервью стало единственной возможностью откровенно поговорить не только о сексе, но и об эмоциональной близости. Мы встретились в январе, примерно через четыре месяца после того, как он расстался со своей девушкой из старшей школы. Они встречались больше трех лет («Я правда ее любил», — сказал Роб), и, хотя университеты, в которые они поступили, находились за тысячи километров друг от друга, они решили попытаться сохранить отношения. Но потом, в конце сентября, Роб узнал от друга, что девушка ему изменяет: она встречалась со множеством парней на вечеринках и занималась сексом минимум с одним из них. «Я вычеркнул ее из своей жизни, — сказал Роб, щелкнув пальцами. — Перестал с ней разговаривать, забыл ее начисто». Только… не совсем. Хотя он не произнес это слово, на самом деле Роб впал в депрессию: воодушевление, которое он чувствовал, когда покинул дом и начал учиться в университете, вступил в братство, улетучилось. Семестр уже заканчивался, а радость к нему так и не вернулась.

Я спросила, с кем Роб говорил в столь непростой период.

«В этом-то и проблема, — ответил Роб. — Никто из моих друзей не обсуждает чувства. Если ты переживаешь из-за девушки, они скажут: хорош уже ныть». Роб нахмурился. Он никогда не откровенничал даже со своим лучшим другом, с которым познакомился в бейсбольной команде в восьмом классе. Единственным человеком, с которым он мог не притворяться и говорить по душам, была его девушка, но теперь и этот путь закрыт — поскольку она ранила его чувства. Поэтому, сколько бы парень ни старался игнорировать грусть, она лишь нарастала.

Девушки, матери и в некоторых случаях сестры чаще всего выступали доверенными лицами для парней, с которыми я беседовала. Замечательно, что им есть с кем поделиться, — и я уверена, что матери с особым удовольствием исполняют эту роль. Однако если внушать парням, что всю эмоциональную работу должны выполнять женщины, что именно они в ответе за душевную жизнь мужчин, поскольку для самих парней это унизительно, оба пола заплатят слишком высокую цену. Помимо всего прочего, подобная зависимость препятствует развитию парней, тормозит их рост и мешает выстроить продолжительные, близкие, полные заботы отношения.

Роб все-таки записался к психологу кампуса, но побывал только на одном сеансе. «Я сидел у него в кабинете и молчал, — сказал парень. — Слишком странно вот так открыто обсуждать свои чувства».

Я попросила уточнить слово «странно». «Я опять почувствовал себя слабаком. Мне хотелось сказать ему: “Я это переживу. Все в порядке”». — «А ты действительно в порядке?» — спросила я. «Нет, — признался он. — Не в порядке». Ко Дню благодарения Роб впал в такое уныние, что у него случился нервный срыв после ужина, когда он болтал с мамой на кухне. «Я был так напряжен, — вспоминал он. — Занятия. Эта история с моей девушкой. Слишком много навалилось». Он не смог описать, в чем заключался срыв (упомянул только, что до смерти напугал маму, которая тут же потребовала: «Расскажи мне все как есть»). С уверенностью он заявил только, что не плакал. «Никогда, — подчеркнул он. — Я никогда не плачу».

Я обращаю особое внимание, когда парни говорят, что плачут, или не плачут, или хотят плакать, но не могут. Для большинства это редкое, иногда считающееся позорным проявление эмоций — опасная трещина в тщательно выстроенной внутренней доктрине. Конечно, современное общество гораздо снисходительнее относится к мужчинам, у которых глаза на мокром месте, но есть правила. Журнал GQ, в частности, утверждает, что парни могут плакать, если испытывают чудовищную боль: «например, если вам на ногу упадет рояль из окна пятого этажа»; или если кто-то выстрелит в вас; если вы спортсмен и ваша команда выиграет чемпионат (как Джеймс Леброн после финала НБА в 2016 году); или если вы смотрите слезливый фильм (то есть речь идет о «физиологической функции… как менструация для глаз»)[22]. Askmen.com добавляет, что плакать над проигрышем в спорте приемлемо — если, конечно, не вы ответственны за него (как сказано на веб-сайте, Тим Тибоу может рыдать после проигрыша в чемпионате SEC по американскому футболу, а вот Роджер Федерер, который завалил Открытый чемпионат Австралии по теннису в том же году, — нет)[23]. Опрос 150 игроков в американский футбол университетских команд показал, что, хотя они считали вполне нормальным «всплакнуть» после важной победы или разгромного поражения, сами по себе слезы неприемлемы[24].

Второкурсник университета из Чикаго сказал мне, что не смог заплакать, когда его родители развелись. «Мне очень хотелось, — сказал он. — Мне это просто было нужно». Какое решение он нашел? Посмотрел три фильма о холокосте (и это сработало). Как человек, который по праву рождения имеет официальное разрешение плакать, я не сразу его поняла. И только проведя несколько интервью, я осознала: признаваясь в том, что плакали, а то и плача передо мной, мальчики рисковали, доверяя мне нечто личное и драгоценное — признак уязвимости или стремления к ней. Или же, как Роб, они демонстрировали полную неспособность признать эту потребность, и это было так мучительно, что мне хотелось… плакать.

Качки, братаны, педики и бабы

Мальчики уверенно рассуждали об излишках маскулинности — они ведь тоже видели заголовки о массовых убийствах, домашнем насилии, сексуальных домогательствах, изнасилованиях в кампусах, скандалах в связи с твитами президента и слушаниях в Верховном суде. Даже футболист из университета Большой десятки упомянул в нашей беседе термин «токсичная маскулинность». («Все знают, что это такое», — заверил он, когда я удивилась.) Гораздо больше трудностей у ребят вызывает другой вопрос: почему им нравится быть парнями. «Гм, — сказал Джош, второкурсник университета из штата Вашингтон. — Интересно. Никогда не задумывался». Запинаясь и сбиваясь, он выбрал спорт: «Я люблю играть в спортивные игры». Но если подумать, его младшая сестра тоже этим увлекается, так что это не гендерная особенность. Все же спорт — его физическая сторона, товарищество, соперничество, здоровый выход агрессии, само наслаждение игрой — был самым частым ответом парней и для многих отличительной чертой мальчишества. Они вспоминают свои первые игры на поле с ностальгией, почти романтикой, душевным теплом. Но потом все изменилось, и то, что приносило радость, превратилось в гнет. «Я играю в лакросс почти двенадцать лет, — поделился со мной Эрик, учащийся выпускного класса из Лос-Анджелеса. — И люблю его. Но терпеть не могу эгоцентричную культуру, где все живут по принципу я мерзавец, но я классный».