Тонкая нить предназначения - Наталья Калинина

– …Олеся? – раздался испуганный голос, и мгновение спустя в комнате вспыхнул свет. – Ты закричала. Тебе плохо?

– Нет, мне просто приснился кошмар, – нарочито ровным голосом ответила она, подслеповато щурясь и часто моргая.

– Ты кричала как от боли! – продолжал настаивать Ярослав, маяча в дверях ее комнаты. Прежде чем прибежать на крик, он успел сорвать со своей кровати покрывало, и теперь стоял, завернутый в него с головой, будто в дождевик. Олеся нащупала рукой выключатель и погасила общий свет, а затем включила настольную лампу. Вот так уже лучше.

– Я от боли не кричу, – грустно усмехнулась она и ласково сказала: – Слав, иди, я в порядке.

– Тебе ничего не надо?

– Ничего. Правда. Спи.

– Ну, если так… – В его голосе проскользнуло, будто шмыгнувшая в щель мышка, разочарование – на мгновение, и его уже сменили бодрые нотки: – Ты тоже отдыхай. Без кошмаров!

– Спасибо. Спокойной ночи.

– Я утром уеду, – сказал, задержавшись на пороге, Ярослав.

– Я помню. Не беспокойся, со мной все в порядке.

Он наконец-то ушел, и Олеся, прикрыв глаза, перевела дух, вкладывая в этот долгий и осторожный выдох часть боли. Иногда ей помогала медитация. Олеся представляла себе боль не как нечто абстрактное, а в виде рассеянного по телу дыма, мысленно собирала ее в плотный черный сгусток и выдыхала его постепенно и медленно. Но чтобы таким образом избавиться от боли, ей нужно быть одной и полностью сконцентрироваться на себе. Ярослав бы только мешал: он бы обеспокоился, побежал за лекарствами, принес ей воды (несмотря на то что бутылка с минеральной водой всегда стояла рядом с кроватью на тумбочке), захотел бы позвонить врачу. Такая суета растянулась бы надолго и отняла драгоценное время, когда боль только-только начинает зарождаться и ею еще можно управлять. Олеся откинулась на подушку, вытянула под одеялом ноги, прикрыла глаза и медленно вдохнула, стараясь представить боль, уже поднимающуюся от лодыжек к коленям, в виде темно-серого дыма. Ей это удалось, но «дым» уже струился выше – от колен к бедрам. Боль всегда была подобна разбегающемуся по сухой траве огню: вовремя не погасишь – поглотит все на своем пути. Похоже, Олеся опоздала: проснулась чуть позже, чем следовало, потратила драгоценные мгновения на разговор с Ярославом. Уже ломило поясницу, и девушка поерзала, стараясь принять удобное положение и борясь с диким желанием принять защитную позу эмбриона, дотянуться до ящика с таблетками и выпить сразу две капсулы. Она так и делала до недавних пор, но после таблеток следующий день превращался в размытое серое марево. В ее положении слишком дорого тратить даже день на аморфное существование. Задержав дыхание, Олеся переждала еще один приступ боли и вновь попыталась сосредоточиться на медитации. Не сразу, но ей удалось собрать рассеянный по ее телу «дым» в необходимый «сгусток». Вот так, уже хорошо, а теперь вытолкнуть его из тела, выдохнуть до капли, пусть на это и уйдет еще час времени. Только бы Ярослав вновь не пришел и не помешал ей, иначе все усилия напрасны. Олеся вдыхала и выдыхала так осторожно, будто шла по узкому шатающемуся мостку с низкими веревками-перилами над пропастью. Вдох-выдох – еще один шажок вперед, к берегу, на котором зеленеет трава и светит солнце. Вдох-выдох…

Как странно, что этот сон, который она видит с детства, всегда обрывается на одном и том же месте – возле выкрашенной в бурый цвет двери. Сколько уже раз Олеся пыталась настроить себя перед сном так, чтобы наконец-то заглянуть за ту загадочную дверь, даже читала специальные методики по вызыванию сознательных снов, но единственное, что ей удавалось – вновь оказаться в уже знакомом сновидении и проснуться от прикосновения к дверной ручке. А ей нужно увидеть, сейчас – как никогда, – что находится дальше! Может быть, за этой дверью ее ожидает погибель, поэтому подсознание не пускает ее дальше?

Вдох-выдох… Последний сгусток боли вышел из ее тела, как заноза, и Олеся, вытерев отяжелевшей и непослушной от усталости ладонью пот со лба, слабо улыбнулась. Получилось. Теперь боль не вернется еще сутки-двое. Девушка машинально потерла правую ладонь, на которой еще слегка зудел шрам в виде скобки, и пошевелила пальцами ног под одеялом: как приятно чувствовать, что тело подчиняется ей, а не боли. Что оно ей вообще подчиняется. Олеся взяла с тумбочки мобильный и посмотрела на часы: почти четыре. А затем, бросив взгляд на прикрытую дверь, словно желая убедиться, что за ней не подглядывают, вышла с телефона в Интернет и набрала знакомый адрес. Легкий вздох разочарования вырвался из груди, когда она убедилась в отсутствии сообщений. Ответа она ожидала уже два дня и, судя по всему, напрасно. Тогда она вошла на форум и прочитала все последние публикации, не столько интересуясь их содержанием, сколько желая узнать, не оставил ли комментариев человек, с которым ей необходимо было поговорить. В последний раз на сайте он был вчера, значит, ее сообщение не мог не увидеть. Почему-то ей казалось, что он тут же заинтересуется темой, но, однако, выходило, что нет. Олеся вздохнула и вышла из Интернета. Вернув телефон на тумбочку, она тихонько выдвинула ящик и взяла лежавшую поверх упаковок с лекарствами «общую» тетрадь, чьи замусоленные картонные корочки для сохранности она вставила в дерматиновую обложку. Когда-то эту тетрадь – свой дневник – она тщательно прятала, а сейчас, наоборот, держала под рукой, надеясь с помощью ее восстановить подзабытые подробности.

«…Сегодня на завтрак опять была манная каша с комками. Ненавижу! Зато дали булку вместо бутерброда с маслом. Петров опять толкнул меня. Ира С. говорит, что я ему нравлюсь. Дурак какой-то!..» – прочитала Олеся первый абзац наугад открытой страницы. До сих пор, хоть прошло шестнадцать лет, помнила она и Петрова, и ту склизкую комковатую кашу, которую сложно было проглотить: горло, протестуя против ненавистного блюда, будто сжималось, и каша лезла обратно. Олеся помнила, как держала ее долго во рту перед тем, как проглотить, и от отвращения на глаза наворачивались слезы. А вот Петров, наоборот, казенную комковатую манку наворачивал за обе щеки, тугие и румяные, как яблоки. Он вообще любил поесть, сметал все, что давали, и еще выпрашивал добавки. А если не получал, то клянчил у других детей недоеденное. Олеся с удовольствием отдавала бы ему свою порцию, если бы воспитательница строго за этим не следила.

Девушка перевернула страницу и прочитала следующую запись, касающуюся уже купания в местной речке. Этот дневник она вела на протяжении месяца жизни в санатории, записывая в него любые мало-мальские события. Тогда она, одиннадцатилетняя девочка, конечно, не знала о том, что спустя шестнадцать лет этот дневник станет для нее одной из возможностей разгадать странное событие, о котором в тетради не упоминалось ни слова, но которое сдвинуло с места лежащий на верхушке горы камень. И, главное, понять его связь с ее будущим.

* * *

Марину разбудило неприятное ощущение, будто к щеке приложили что-то холодное.

– Лешк, перестань, – не открывая глаз, зло буркнула девушка. Но в ответ Алексей не захихикал и вообще никак не отозвался. Марина легонько шлепнула себя по щеке, ничего на ней не обнаружила и только после этого открыла глаза. Первое, что она увидела, – даму, глядевшую на нее с увеличенной фотографии неодобрительно и даже сурово, будто осуждала Марину за то, что она ночью отвернула портрет. От неожиданности по спине прошел неприятный холодок, но Марина постаралась успокоить себя мыслью, что это Лешка, проснувшись раньше, повернул портрет как надо.