Дело о сорока разбойниках - Юлия Нелидова

– Ах, вы об этом, – улыбнулся инженер. – Здесь много легенд на его счет ходит. Да только, сдается мне, это всего лишь легенды, местные байки. Нападения басмачей – случаются, да. Бывало, и поезд остановят. Пустыня ведь одна кругом! Трудно такие просторы в порядке идеальном содержать. И тигры водятся всюду, и шакалы, и гиены, и змеи, медведи, туры, барсы, волки. Это из-за близости реки. Любому охотнику – раздолье.

– А вовсе нет, – оторвав от самовара полотенце, вмешался буфетчик с окладистой бородой. – Когда это вы видели, чтобы в составе на станцию один пассажир прибыл! Если так дальше дело пойдет, оставлю я эту лачугу. Вон, лучше в Уч-Аджи служить, что за тридцать верст отсюда. Там целый батальон недавно осел, и казарма позначительней отстроена, и артиллерию привезли. Уже год, как этот Юлбарс проходу никому не дает. И повадки у него, все равно, что кошачьи, никогда не знаешь, когда и как он налет совершит. И здесь шалит, и у Хивы его ловили, аж к Ташкенту, не боясь русских полков, нет-нет подбирался. Юлбарс, по-ихнему, по-тюркски, означает «бродячий тигр». Организовал шайку, тигра здешнего, что у реки Теджен водятся, изловил, на цепь посадил и с ним города и аулы грабит, поезда грабит, караваны тоже грабит. Басмач проклятый! А ведь, говорят, совсем мальчишка. Сам маленького роста, щуплый, с жиденькой бороденкой, а глазенки, что у волка – холодные, злючие-колючие. Вот уж воистину, шайтан.

– Мальчишка? – воскликнул в недоумении доктор. – Но я слышал, будто он богатырского сложения и одной рукой тигру горло сжимает.

– Да, все разное говорят. Не слушайте, – махнул рукой инженер и зевнул, прикрыв рукой усы. – Одни говорят, что он из Бухары. Другие, что беглый еврей-дрессировщик. Третьи, что сын поверженного персидского правителя. А четвертые такие совсем уж сказки рассказывают: будто Юлбарс – это английский шпион, нарочно засланный британцами страху нагонять на русских, накрепко в Закаспие и Туркестане осевших, мол, чтобы помешать нам дорогу проложить до Ташкента. Много англичан здесь бывает, они туда-сюда до Индии болтаются, ну и Туркестан исследуют. А по мне так: нет никакого Юлбарса, все это набеги разных шаек местных беков, одному герою приписанные, чтобы удобней было эти набеги совершать. Беков, известно, бухарский куш-беги покрывает, за мзду определенную, а тот, в свою очередь, перед эмиром отчет держит. А уж какие между нашими начальниками и эмиром беседы бывают – то знать нам не положено. Могут баранами откупиться, могут женой, а могут и с десяток мальчиков-бачей отрядят.

– Выходит… – проронил Иноземцев, удивленный странной иерархической восточной структурой. – Выходит, здесь вовсе не столь безопасно, как мне в Петербурге рассказывали.

– Ну почему? – всполошился инженер и, сдвинув ермолку набекрень, почесал затылок. – Хм, то Петербург, а то Бухарский эмират. Да спокойно тут, не тревожьтесь. Привыкнуть просто надобно к здешним обычаям. К чему человеческая натура только не привыкает! Да и у нас вдоль платформы через каждые двадцать-тридцать верст казармы стоят. Боятся они нападать на здешние земли. Своих токмо грабят. Русские для них пострашнее шайтана. В год не более двенадцати смертей – тишь, гладь да божья благодать. Вот протянут до Ташкента железную дорогу, тогда совсем цивилизация настанет.

Иноземцев было успокоился, но изменился лицом, услышав последние слова инженера.

– А что? До Ташкента нет дороги?

– Только до Самарканда пока проложили. Дальше уже тарантасом придется добираться.

Иван Несторович поспешил достать свой билет и, к изумлению своему, увидел надпись: «Узун-Ада – Самарканд», по рассеяности своей обыкновенной, не заметив кою прежде. Думал, к самому Ташкенту его железная дорога прикатит, ан нет…

– Тарантасом? – с ужасом проронил он, представив, что полпути ему придется пройти по жарким Каракумам не быстрым поездом, который никакой басмач остановить не посмеет, а кибиткой на колесах, запряженной в лучшем случае одной-единственной лошадью, а в худшем – неспешным осликом. Размечтался! Думал только со стороны, из вагонного окошка песками любоваться будет.

Вышел он из вокзального буфета на перрон. Простерлась пред его взором желтая, неумолимая пустыня во всей своей истинной красе и очевидности: потрескавшийся к началу лета лёсс, что проступал сквозь песок, давно сменился нескончаемыми барханами, кучугурами да развалинами кое-где иранских укреплений в виде не то насыпи, не то невысоких крепостей вдалеке, называемых «кала». Верблюжатник без близкого источника воды, уже пожелтевший, недобро колыхался на ветру. И никого. Теперь такое безлюдье не радовало доктора. Ведь чего доброго, за этой умиротворяющей безмятежностью, под толстым одеялом из песка спит огромное чудище по имени Юлбарс, обняв гриву гигантского королевского тигра – лохматого, полосатого. А коварные барсакельмесские пери сыплют сверху кристаллами соли.

Обернулся Иноземцев – снежные вершины, оставшиеся позади, прощально выглядывали сквозь плотную занавесь пустынного марева. И небо имело белесый оттенок, точно саван. До того тоскливо стало Ивану Несторовичу, что сел он прямо на перроне по-турецки, как здесь на топчанах в чайханах сидеть было принято, и замер, зачарованно вглядываясь в колебания воздуха на горизонте, в надежде увидеть хоть слабые признаки земной жизни.

Буфетчик раз выходил к нему, советовал не сидеть на солнце.

– Голову напечет, – вздыхал он. – До отправки еще цельный час. Идите под крышу, в прохладцу. Здешние дома из специального кирпича строят, чтоб в таку жару завсегда воздух был.

– Нет уж, – отвечал Иноземцев. – Мне теперь здесь жить. Придется привыкать.

Со станции доктор снова один в вагоне ехал.

Но до Уч-Аджи, по словам буфетчика, надежно укрепленного, добраться ему было не суждено этой ночью.

Солнце медленно закатилось за тонкую линию горизонта, за белые клубы облаков, погасли последние его лучи.

Вдруг, завизжав колесами по рельсам, локомотив резко стал. Иноземцев кубарем полетел на соседнюю скамью. Пространство южной ночи с яркой луной над барханами прорезал гортанный вопль, недобро оборвавшийся на самой высокой ноте каким-то булькающим звуком.

Точно под самым окном его вагона это случилось – не иначе кому горло перерезали. Не во сне ли послышалось?

Иноземцев, до того успевший задремать, насилу поднялся, потер ушибленное плечо и еще сонный и напуганный бросился в грузовой вагон, где ехали охранявшие товар солдаты. Сморила тех вечерняя дрема, как и самого Ивана Несторовича. Едва доктор с дверцей справился, в проход меж вагонами протиснулся, в потемках едва не провалившись на шпалы, а те только очнулись, только за ружья схватились и в недоумении повскакивали. Один ползал на четвереньках – искал фуражку.

В соседнем вагоне раздался грохот, распахнулась дверца напротив, яркий свет озарил стройные ряды товарных ящико-тюков на три коротких мгновения. Три короткие вспышки и тотчас будто заложило уши.

Не сразу Иноземцев понял, что это ружейные выстрелы, до того ошарашен был, до того оглушен молниеносностью происходящего. На пол вагона один за другим рухнули все три белых кителя. А на другом конце вагона застыли в потемках, точно духи ада, семь или даже десять пар светящихся глаз. И понял Иноземцев, что к трем кителям сейчас четвертый ляжет – его самого.