Закон трех отрицаний - Александра Маринина

– А что с квартирой? Кто ее унаследует?

– Вот-вот, я тоже об этом подумал. Аська, ты неповеришь, но ее никто не унаследует.

– Как это? – удивилась Настя.

– Квартира не приватизирована. И в случае смертиквартиросъемщика отходит государству, поскольку в ней никто, кроме самойпотерпевшей, не прописан. Во как! То есть убивать ее за квартиру тоже смысланикакого. Более того, пока тетка жива, парню есть где жить, а после ее смертиему придется уматывать в родные пенаты, что в его планы, по-моему, не входит. Вобщем, похоже, племянничек этот ни при чем. Мы уж и про дружков его подумали,ведь он же с кем-то пьет и хороводится, а среди этой публики гиганты мыслиредко встречаются. Вполне могли подумать, что раз тетка состоятельная, то приней могут оказаться и деньги, и цацки. Могли даже самого племянничка визвестность не поставить о своих благих намерениях, просто выследили ГалинуВасильевну и ограбили. Кстати сказать, на ней ни одного ювелирного изделия неоказалось, ни колечка самого захудалого, ни сережек, ни цепочки на шее, никрестика. Сегодня даже самые малосостоятельные граждане хоть что-нибудь даносят, ну хоть серебряную цепочку. А на теле убитой – ничего. Так что ограбилиее вчистую, старательно, не только сумку забрали, но и с трупа все мало-мальскиценное сняли. Мы в этом направлении, конечно, еще покопаемся, связи племянникаотработаем, но, чует мое сердце, ничего не нароем. Ася, – он внезапносменил тему, – у тебя еще чего-нибудь поесть не найдется? С утра не жралничего, только вот твои три яблока.

– Сейчас принесу, – кивнула она, – толькопридется подождать, я теперь медленнее черепахи передвигаюсь.

Она потянулась к палке и собралась принимать вертикальноеположение. Коля смотрел на нее с сочувствием, но без жалости.

– Давай-давай, – подбадривал он, пока Настяковыляла к двери, – тебе полезно ходить, надо ногу разрабатывать, ты ужмне поверь, я сам сколько раз через это проходил. Знаю, что больно, но надо.Так что терпи.

– Еще одно слово, – угрожающе прошипела она, необорачиваясь, – и я вернусь. Или уйду и останусь в палате до утра. А ты будешьумирать мучительной голодной смертью.

Настя выгребла из тумбочки и сложила в пакет две упаковкипеченья, плитку шоколада и бутылку питьевого йогурта. Конечно, это не еда дляголодного опера, но хоть что-то… Ему бы мяса сейчас, сочненький такой кусок, икартошечки, и салатик, и хлебушка побольше, однако, как говорится, чем богаты.

Ковыляя по больничному коридору в сторону процедурки, НастяКаменская сообразила, у кого можно спросить про кинезиологию. Если, как сказалСелуянов, это что-то из области эзотерики, то об этом наверняка знает ПавелДюжин.

* * *

Ленинградское шоссе оказалось забито транспортом, и дорогаиз аэропорта Шереметьево превратилась для Валерия Риттера в нешуточноеиспытание. Каждые десять минут ему звонила мать и с тревогой требовала отчета одорожной ситуации и о том, в каком месте он находится и как скоро прибудетдомой. Валерий старался не сердиться и не раздражаться, он понимал, что мать,при всей ее выдержке и хладнокровии, находится, что называется, на пределе:Ларка опять наглоталась чего-то или нанюхалась и бродит по квартире,бессмысленно улыбаясь и совершая какие-то непредсказуемые действия. Мать всегдабоялась, когда невестка находилась в подобном состоянии, ей казалось, чтоЛариса, впав в транс, может выкинуть что угодно, даже за нож схватиться инапасть на свекровь. И сколько бы Валерий ни объяснял ей, что в состоянии кайфанаркоманы не опасны, что они всех любят и им хорошо, Нина Максимовна упорностояла на своем:

– Никогда не знаешь, что может прийти в головучеловеку, находящемуся в измененном состоянии. И потом, кайф может в любоймомент пройти, а вдруг у нее начнется ломка? Что я буду с ней делать?

С каждым звонком напряжение в голосе матери нарастало,Валерий уже готов был бросить машину вместе с водителем-охранником и мчатьсядомой резвой рысью на своих двоих.

– Мамуля, ну потерпи, я прошу тебя, – монотонноталдычил он в трубку, стараясь не сорваться на крик, – здесь жуткиепробки, я ничего не могу с ними сделать.

Наконец в районе метро «Динамо» движение стало посвободнее –многие машины сворачивали с Ленинградки, чтобы попасть на Третье транспортноекольцо. И все равно дорога от аэропорта до дома заняла у Риттера два споловиной часа вместо обычных сорока минут.

Дверь квартиры распахнулась, едва он вышел из лифта: мать нетерпеливождала его, сидя в просторном холле. Валерий с тоской подумал, что НинаМаксимовна заняла эту стратегическую позицию неспроста. Она готовилась бежатьиз дома, если Ларка все-таки… Господи, даже подумать об этом страшно.

– Где она? – быстро спросил он, коротко обнявмать.

– В гостиной. Распахнула все окна и балконную дверь.Чувствуешь, как тянет холодом? А ей тепло!

Не обращая внимания на дрожащие в глазах матери слезы,Валерий рванул по длинному коридору в сторону самой просторной комнаты. Так и есть!Лариса стояла в длинном шелковом пеньюаре на подоконнике и задумчиво смотрела внебо, совершая при этом плавные, изумительно красивые, но совершеннонедвусмысленные движения руками. Широкие рукава то съезжали к плечам, тоопускались, закрывая тонкие кисти. Еще мгновение – и она полетит!

Валерий на цыпочках подкрался к жене, ловко обхватил обеимируками и поставил на пол.

– С ума сошла? – сердито проговорил он, переводядыхание. – Ты что вытворяешь?

– Ой, Лерочка, – глупо и радостно улыбаясь,запела-заголосила Лариса, – Лерочка моя приехала, Лерочка моя золотая,серебряная, бриллиантовая!

Он терпеть не мог это дурацкое «Лерочка», и жена знала обэтом, но, находясь под воздействием препаратов, пренебрегала всем, в том числеи желаниями и просьбами мужа. Валерий ласково взял ее за голову, приподняллицо, заглянул в глаза. Зрачки – как крохотные булавочные головочки. Губысухие. Щеки бледные до синюшности. Он не мог ненавидеть ее, как ни старался. Оночень ее любил. Очень. И твердо верил, что она одумается, возьмет себя в руки,что все наладится, как только придет настоящий успех, как только она перестанеттерзаться мыслями о собственной никчемности. Лариса знает, что талантлива, иВалерий это тоже знает, но ведь она – женщина и, в отличие от многих мужчин-творцов,нуждается в признании. Мужчины (не все, конечно, но многие) умеют долгие годыжить в статусе непризнанных гениев, для них неважно мнение окружающих, имвполне достаточно самим осознавать собственную гениальность. С женщинами не то.Они (опять же не все, но многие) нуждаются во внешних оценках. Им нужно состороны слышать, как хорошо они выглядят, как удачно подстриглись, какзамечательно смотрится на них новый костюмчик, как они умны и талантливы. Еслиони не получают подтверждения извне, то быстро начинают сомневаться и всобственной красоте, и в собственном уме. И, разумеется, в таланте.

Нет, не мог Валерий Риттер злиться на жену. Он делал все,что мог, чтобы ее талант получил признание, чтобы о ней заговорили, чтобы еедарование не вызывало ни у кого сомнений. Но, вероятно, того, что онпредпринимал, пока было недостаточно, потому что нужной степени признанияЛариса не получала. Какой именно «нужной»? А такой, чтобы она успокоилась,перестала комплексовать по поводу своей бездарности и прекратила то и делопринимать наркотики, при помощи которых глушила черные мысли о бессмысленностисобственного существования.