Магистраль - Евгений Прошкин

Мужчин расселили на первом этаже, в четырех десятикоечных кубриках без всякого намека на удобства. Побросав вещи в тумбочки, люди начали активно знакомиться, словно до этого, минутой раньше, их что-то останавливало. Олег жал руки, многократно повторял свое имя и слышал в ответ чужие, большинство из которых тут же забывал. Единственным, кого он запомнил сразу, был печальный тип, длинный и какой-то нескладный, с нереальным сочетанием Иван Иванович Иванов. Иван Иванович выглядел лет на сорок — в действительности ему было двадцать шесть — и производил впечатление добровольного девственника. Раскрыв на кровати смешной потертый чемоданчик, он выложил две толстые книги: иллюстрированную энциклопедию дохристианской Руси и потрепанный вузовский справочник по физике. Олег предпочел свернуть беседу и отправился искать туалет.

Побродив по корпусу, он выяснил, что прапорщик вместе с морским майором Асей уже ушли, приказав народу устраиваться и готовиться к обеду. Шестьдесят человек принялись гулять, курить, трепаться, но главной темы — цели их приезда — впрямую никто не касался.

Некая пытливая девица настойчиво намекала на какой-то бункер — мол, все более или менее секретное должно находиться под землей. С ней не спорили, но разыскивать бункер никто не торопился. Не выдержав, она спустилась по служебной лесенке в подвал и возле стальной двери наткнулась на какого-то солдата.

— Вам чего, тетенька? — спросил тот, сверкая глазом на ее узкие шорты.

— Мне?… Так, ничего…

— У нас тут бойлерная, — сказал солдат. — Будет время — заходите, в домино сыграем. На раздевание, конечно.

Поднявшись обратно, девица сделала вывод, что особых секретов в подвале нет, но соваться туда все же не стоит, — и с ней опять-таки не спорили.

В постижении местных порядков было что-то от естественного отбора — безликое и неотвратимое. Ни Устава Службы, ни правил поведения курсантам не объясняли. На простой вопрос о требованиях следовал такой же простой ответ: «Пока вы не приняты в Службу, от вас ничего не требуется».

Дисциплину курсантам не навязывали — ни прапорщик, ни Ася, ни инструкторы, появившиеся в группе уже к вечеру. Им ничего не запрещали, хотя и разрешали немногое, но это если спросить. Если же не спрашивать, то почти все было дозволено.

Дежурный у ворот за пределы территории никого не выпускал, но, когда тот же качок в майке у него на глазах полез через забор, он и не почесался. Правда, культуриста после этого на базе больше не видели.

Спустя некоторое время одна девушка надумала отметить день рождения и уговорила какого-то солдатика сбегать за бутылкой. Тот особенно не возражал и даже законного стопарика не принял, сказал — празднуйте, мне не жалко. Пол-литра выпили на пятерых, все вышло весьма культурно.

На следующее утро пятеро трезвых, ничего не подозревающих курсантов получили по импульсу из корректора и, по-прежнему ничего не подозревая, очнулись в собственных квартирах. Включив дома телевизоры, они вдруг обнаружили, что каким-то образом перенеслись на несколько дней вперед — или не перенеслись, но умудрились прожить эти дни так, что в памяти не осталось и следа. Однако эта проблема касалась лично их, к Службе она уже не имела ни малейшего отношения. И, разумеется, им не пришло в голову связать свою амнезию со скромным подмосковным пансионатом — ни базы, ни момента вербовки они также не помнили. Все то, что в их жизни началось словами: «Для тебя есть работа, слегка странная, но тебе она понравится…», закончилось раньше, чем эти слова были произнесены.

Со временем все «можно» и «нельзя» проявились сами. Курсанты начали чувствовать запреты интуитивно, и вот тогда в группе возникла дисциплина — сознательная и добровольная, основанная на элементарном здравом смысле. Но это пришло поздно, когда группа уже сократилась наполовину.

Одной из тех немногих вольностей, что игнорировались начальством, была личная жизнь. Полгода — это гораздо больше, чем может показаться с другой стороны, из-за забора. Через два месяца воздержания сломался даже Иван Иванович. В октябре начался период повальной полигамии, но длился он совсем недолго: людей отчисляли, круг сужался, и в какой-то момент в группе воцарились братско-сестринские отношения, не мешавшие, однако, сестрам и братьям забираться друг другу в постель.

Пару курсантов, мужчину и женщину, — иных пар, слава богу, не складывалось, — все же турнули, но не за распущенность, а, скорее, за рассеянность. Сама будущая мамаша даже не знала, с кем это она промахнулась, и вообще ни о чем таком не догадывалась — срок был небольшой. Тем не менее начальство нашло и второго виновника. Оба помолодели памятью на сто десять суток и отправились по домам.

Олег пытался вообразить, каково это — проснуться в не в том месяце. Тогда, ближе к зиме, среди курсантов уже ходили слухи о выпускном тесте, и каждый волей-неволей примерял эту ситуацию на себя. То, что им успели рассказать, объяснить и, главное, показать, на последнем экзамене не имело никакого значения. Минус шесть месяцев — от тихого шепота за спиной: «Для тебя есть работа…» до торжественного рукопожатия куратора группы Василия Вениаминовича. После корректирующего импульса в памяти не останется ни слова из учебного курса. Ни конспекта, ни шпаргалки — только ты сам, наедине со своим недоумением.

Женщины долго донимали Асю, уговаривая ее поведать об этом кошмарном тестировании. Она уходила от ответа, сколько могла, но в итоге не выдержала и произнесла одну фразу, после которой от нее отстали:

— Прелесть этого экзамена в том, что все рассказы об экзамене вы тоже забудете.

* * *

Олег вышел из комнаты и загадочно посмотрел на Асю.

— Наконец-то… — сказал Лопатин, забирая со стола шляпу.

— Я прощался… с прошлым.

Олег кривил душой. Он думал не о прошлом, а о том, что если бы заранее узнал про Асин стриптиз, то это, возможно, отложилось бы у него в памяти. И тогда он вел бы себя не так глупо — опять же, возможно. Не так глупо, а… ну, как-то иначе, умнее. Ведь когда Ася вылезла из ванны, когда встала вплотную к нему, да еще накинула на него полотенце — то самое, которым вытиралась…

Шорохов обнаружил, что чересчур углубился, и заставил себя отвлечься. Тем более что ничего важного он не запомнил, за исключением, пожалуй, морского конька на левой груди. Вот о нем-то Олег и думал. Вовсе не о своем прошлом. Прошлого ему было не жаль.

«Интересно, раздевание — это Асина блажь или часть программы? — продолжал размышлять Шорохов, сползая обратно к теме. — Если это стандартные условия теста, то любопытно узнать, как реагировали остальные. И как далеко готова зайти сама Ася, изображая жену, или просто подружку, или…».

— Спишь?… — Ася подтолкнула его в спину, и Олег заметил, что загораживает проход.

Он посторонился, выпуская из квартиры ее и Лопатина, и запер дверь на два замка. Вторым, верхним, он пользовался крайне редко — лишь когда уезжал из дома надолго. Шорохов выдернул ключ и, проведя пальцем по острым, не сточенным зубцам, вздохнул.