Под маской скомороха - Виталий Гладкий

Все это Истома уже знал, во всем разобрался досконально, – уж непонятно, зачем, он ведь не собирался заводить торговлю с иноземными гостями. Но что касается немецкого пива, то он еще даже не пробовал его, хотя этот хмельной напиток был в Новгороде не только в чести, но и притчей во языцех. Он был настолько популярен, что новгородцы часто требовали взятки с ганзейцев именно пивом; особенно этим злоупотребляли весовщики.

Кабак на подворье святого Петра назывался «крох». Жаждущих отведать немецкого пива было столь много, что крох не мог вместить всех желающих. Иногда там случались настоящие столпотворения. Такой большой приток любителей пива, которые нередко устраивали на хорошем подпитии потасовки, привел старейшин Немецкого двора даже к мысли о закрытии кроха. Но немцы были народом торговым, прагматичным, а поскольку пивной кабак был заведением весьма доходным, повесить на него замок так и не решились.

Истома был удивлен и поражен. Крох напоминал церковь: высокий потолок, разноцветные окна из мусковита, которые при солнечном освещении бросали яркие красочные блики на скамьи и столы, сработанные очень качественно, с резными ножками и чисто выскобленными столешницами, красивые деревянные пивные кружки с откидными крышечками, блюда для легкой рыбной закуски, украшенные резьбой, в одном из углов распятие из неизвестного черного дерева, по стенам кованые подсвечники с толстыми изрядно оплывшими восковыми свечами (судя по ним, вечерами, когда новгородцев удаляли из Немецкого двора, в кабаке гуляли немцы) и возле входной двери камин, отделанный псковскими изразцами.

Но больше всего Истому потрясло пиво. И дома, в Колмогорах, и в Пскове ему доводилось пробовать местное пиво, однако оно было мутным и густым и не шло ни в какое сравнение с немецким. К тому же в русское пиво добавляли полынь, тысячелистник, еловую смолу, заморские приправы и разные ягоды – для лучшего вкуса; но все эти добавки Истоме казались лишними. Впрочем, что он мог в свои юные годы смыслить в хмельном застолье? Взрослые пили это очень хмельное пиво да нахваливали.

Однако тот напиток, который подали скоморохам, во-первых, был янтарного цвета и прозрачным, а во-вторых, обладал удивительно приятным горьковатым вкусом. Истома даже не понял, как осушил первую кружку. Вторую он пил уже не спеша, смакуя и растягивая удовольствие. Упырь Лихой только посмеивался, глядя на нового артельщика. Истома подметил, что в иноземном кабаке он чувствовал себя как рыба в воде. Мало того, Упырь, оказывается, знал немецкий язык! Он свободно общался на нем с кабатчиком, дородным монахом, что и вовсе было удивительно. Святой отец – и так низко пал.

Упырь понял по изумленному виду Истомы, что тот пока не вник в особенности немецкого питейного заведения, и поторопился объяснить:

– У немцев лучшее пиво варят монахи. Поэтому часть доходов от кроха получает какой-то монастырь, который заключил договор с Немецким двором на поставку своего напитка. Это гарантирует, што вкус и качество у него будут безупречными. Этим немцы и завлекают нашего брата, имея на пиве большую денгу. А церковь Святого Петра получает свою долю с продаж.

– Из чего делают это пиво? – спросил Истома.

Упырь ухмыльнулся.

– Все очень просто – из ячменя, хмеля и чистой родниковой воды, – ответил он небрежным тоном. – Но, на самом деле, в варке немецкого пива есть много секретов, которые известны только монахам.

Вскоре Истоме стало весело; все вокруг озарилось радужным светом, и даже ворчун Мина Слепец со своими пугающими глазами-бельмами начал казаться ему милым добродушным парнем. Когда вся компания вышла из немецкого кабака, земля почему-то под ногами Истомы зашаталась. От неожиданности он неуклюже взмахнул руками, словно пытаясь схватиться за воздух, и едва не грохнулся на землю; хорошо, Томилко Скоморох, с которым он сильно подружился, поддержал его под локоть. Артельщики дружно расхохотались, а Упырь Лихой спросил:

– Шестак, ты сам-то до двора, где находишься на постое, дойдешь?

– Запросто! – решительно ответил юный боярин.

Собрав все свои силы и волю в кулак, он довольно уверенно двинулся по направлению к Неревскому концу, где находилась усадьба Аграфены Трифоновны. Упырь с сомнением посмотрел ему вслед, хотел что-то сказать, может, окликнуть, но смолчал; подумав немного, он просветлел лицом и кивнул головой, соглашаясь с каким-то своим мысленным доводом…

Хмель никогда до добра не доводит, это Истома точно знал. Особенно если нечистый начинает тащить человека туда, где ему совсем не место. Домой идти было рано, и Истома решил, что не грех немного развеяться, побродив по городу. Как-то так случилось, что ноги завернули его к Детинцу, где он неожиданно увидел… Марфу Борецкую! Ее сопровождали две женщины и какой-то худородный боярин; таких прилипал в окружении Посадницы (так с некоторых пор начали величать Марфу) было немало.

Она кормила их, что называется, с рук, как гончих псов; они и были верными псами, готовыми загрызть любого, кто осмелится пойти супротив благодетельницы. По ее указке эти «младшие» бояре, которых «старшие» и «большие» бояре недолюбливали за их непозволительные дерзости, поднимали «зверя» – какого-нибудь бедолагу, чем-то не потрафившего боярыне, – и гнали на открытое место. А там его уже ждали «выжлятники» посолидней и побогаче, чтобы урвать себе от затравленного кус пожирней и чтобы насладиться расправой, тем самым доказав свою верность Марфе-Посаднице. Хмель, который уже начал рассеиваться под влиянием морозного воздуха, вдруг ударил в голову Истомы со страшной силой, вызвав буйный приступ ненависти. Она словно прорвала плотину, как вешняя вода, и унесла прочь остатки благоразумия. Сейчас или никогда!

Боярыня, видимо, шла на тайную встречу к новому архиепископу Феофилу в его палаты на Владычном дворе, расположенном в новгородском Детинце издревле; она так закуталась в меха, что только глаза были видны. В палатах происходили торжественные приемы, там же заседал боярский Совет господ. Во дворе владыки стояла «часозвоня» с большими немецкими часами, которые регулярно отбивали время, – высокий восьмигранный столп, расширяющийся книзу и с пролетами наверху, выстроенный в качестве «сторожни» (дозорной башни). Истома восхищался малиновыми звуками часозвони и мастерством строителей, соорудивших такое чудо, достающее до небес.

Несмотря на то, что боярыню трудно, практически невозможно было узнать в ее наряде – длинном куньем торлопе[107] и меховой накидке, которой она закрыла голову и половину лица (такую одежду обычно носили жены купцов), Истома не сомневался – это она! Он столько раз издали наблюдал за Марфой-посадницей, что изучил все ее движения и походку. Иногда ему казалось, что он чует боярыню по запаху. Возможно, так оно и было. Боярыня была уже в годах, но молодилась, используя разные мази и ароматические заморские притирания, стоившие дороже золота, если брать по весу.

Кроме того, Истома, несмотря на сгущающиеся сумерки, опознал и двух других женщин, которые хоть и кутались в кожухи, покрытые синим бархатом и шитые серебром, но особо не таились, щебетали, как птички, правда, вполголоса. Это были близкие подруги боярыни – Анастасия Григорьева и Евфимия Горшкова.