Вопреки - Валентина Кострова

— Ты помнишь свое детство? – переплетаю свои пальцы с пальцами Марьяны, она улыбается. На секунду задумывается, видимо пытается вспомнить.

— Плохо помню. Я всегда чувствовала, что не оправдываю ожидания родителей. Потом повзрослев, окончив школу, поступив на юридический, при помощи анализа и сопоставление фактов, поняла истину: меня не любили, потому что я всего лишь девочка. Не наследник, которого так ждал отец, которому хотел передать свое детище, которым бы гордилась мама, которому бы трепетно подбирала невесту.

— Но в итоге он все равно на тебя переписал акции.

— Наверное, когда понял, что в водоеме оказались слишком крупные акулы, а жить хочется больше, чем бороться за свое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Усмехаюсь, перевожу взгляд с Марьяны на дочку. Какая на фиг разница, какого пола ребенок, главное, что он твой. И ты обязан его защищать, оберегать, подстраховывать в этой гребанной жизни. Я за Кэтрин порву каждого, кто не так взглянет, не то скажет, грязно дотронется. Так, это получается, что мне придется две толпы отгонять: от Марьяны и от дочери. Усмехаюсь, замечаю, что Кэтрин, уехав на приличное расстояние, останавливается и оглядывается на нас. Мое предупреждение до нее дошло.

— А что ты сделала с деньгами, которые я тебе оставил?

— Я их не трогаю. Они лежат для Кэтрин, - встречаемся глазами. – Я не знала, какое будущее будет у нас. И решила, что лучше мы будем жить скромно, но у нас будет хорошая финансовая подушка, чем все потратив, остаться без копейки. Кевин со мной в этом вопросе был солидарен.

— Он тебя не обижал?

— Нет. Он относился ко мне как к любимой девочке, которую хотелось всегда баловать и опекать.

Настроение сразу же портится. Представляю, как старый мужик лапает Марьяну, ласкает, сует в нее свой вялый член. И она вынуждена это была терпеть. Вынуждена, правда ведь?

— Ты нахмурился, о чем задумался?

— Ни о чем.

— Герман, - обхватывает меня за руку, крепко прижимается ко мне, пытается заглянуть в глаза. Я упорно смотрю в сторону, слежу за Кэтрин.

Прошлое не изменить. У меня самого хватает грехов, ошибок, я прекрасно осознаю, что Марьяна имела право пытаться быть счастливой. Даже если бы знала истину, что я жив, а не мертв, она заслуживала спокойной жизни, семью. Понимаю, но принять не могу. Все внутри противится мысли о других мужчинах.

— Когда я думала, что ты умер, смыслом моей жизни стала наша дочь. Я видела в ней продолжение тебя. Каждый день, заглядывая в ее глаза, мне казалось, что это ты на меня смотришь. Поэтому ни разу не задумывалась о том, что смогу кого-то к себе подпустить, позволить занять твое место в моем сердце. Кевин с самого начала знал о тебе. Я ему рассказала, что люблю только одного человека, несмотря на то, что его нет рядом со мной. Он меня понял, потому что точно так же любил свою жену.

— Ты хотела стать монашкой? – за иронией скрываю свои истинные чувства. В первую очередь облегчение. Любит, любила и будет любить только меня.

— Светской монашкой. Я очень люблю пить вино, иногда неприлично ругаться, - прикасается ладонью к щеке, потом прижимается губами к ней. – Люблю тебя, мой ревнивец.

Я не отвечаю ей, не повторяю признания. Она не требует этих слов, потому что в моих глазах, уверен на сто процентов, видит то, что ей нужно увидеть: мою любовь к ней. Любовь к девушке, покорившей меня с первого взгляда, сумевшей меня в себя влюбить до гробовой доски.

(Марьяна)

— Надеюсь ты не в обиде, что мы дома? – Диана суетится вокруг стола, расставляет чашки и тарелки, поглядывает на спокойно играющих детей. – Адам последнее время сам не свой. Какой-то раздражительный. Не хочется его лишний раз беспокоить и нервировать.

А я вот ни черта не нервничаю. Я в полной гармонии с собой после признаний Германа. Непривычно еще думать, что этот скупой на слова, на чувства мужчина, прожигающий тебя одним взглядом, любит. Еще ревнует. И еще раз любит.

Раньше я думала, что, услышав эти заветные слова, умру от счастья. Ан нет, жива, улыбаюсь и иронизирую над ситуацией. И когда Герман засыпает, я несколько минут рассматриваю его лицо, чтобы про себя сотни раз повторить: мой.

— Чему ты улыбаешься? – подруга садится на стул напротив меня, присматривается.

Я хитро улыбаюсь, беру чашку с чаем. Хочется ее немного подразнить, потомить. У меня не такая красивая история любви, как у нее, но я так же, как и она люблю сильного мужчину. Харизматичного до умопомрачения. Опасного. Таинственного. Любимого. Мне не хочется признаваться себе, что не хватает перчинки. Не хватает той остроты в отношениях, что была между нами. Этот драйв, который заставлял кровь бурлит в венах, а адреналин кружил голову. Не хватает. И каждый раз задумываясь о том, чем пожертвовал Герман ради меня, ради дочери, понимаю насколько непросто далось ему это решение.

Диана ждет от меня рассказа, не допытывает, не засыпает меня вопросами, я все еще сомневаюсь немного насчет того, чтобы вываливать на подругу свои личные победы. И все же хочется поделиться.

— Герман признался в любви, - прикусываю губу, еще не веря, что кому-то об этом сказала вслух. Вслух! Я себе об этом вслух не говорила.

— О, неожиданно. За это нужно выпить, - вскакивает на ноги, бежит в сторону кухни. Минут через пять возвращается с бокалами и бутылкой вина.

— Я, если честно, от твоего выбора не в сильном восторге, но сердцу не прикажешь. Чего скрывать, твой бандит бывает милым.

— Никакой он не бандит, - беру протянутый бокал, взбалтываю в нем вино. – Просто обстоятельства вынудили его быть им.

— Не обольщайся, Марьяна. Человек может уехать из деревни, но деревня из человека – никогда. Я не говорю, что Соболь по сей день промышляет криминалом, я не верю, что такой человек, державший многих в своих руках вдруг стал белым и пушистым.

— Серый бизнес никто не отменял, - дежурно улыбаюсь. Диана отвлекается на детей, Марк плачет, требует ее внимания.

Я знаю, что бывшие уголовники, то есть авторитеты не станут вдруг законопослушными гражданами. Бывают исключения, но человек должен проделать колоссальную работу над собой. Вроде знаю Соболя, но как много в нем тайн. Он не рассказывает о своем детстве, о моем меня подробно не расспрашивает. О родителях мы тоже не говорим. Я, правда, приезжала к дому, где живут мои мама и папа, но так и не осмелилась зайти к ним в гости. Тем более без предупреждения. Ни о каком прошлом до нашей встречи Герман не делится, словно перевернул страницу своей жизни или вырвал. А любопытно ведь, какой он не со мной.