Слепой. Смерть в подземке - Андрей Воронин

— Ну и зачем? — спросил Ник-Ник, не в силах понять, к чему он клонит.

— Затем, что он не убегал, а догонял. Какие-никакие, а мозги у него все же имеются, и что-то такое он этими мозгами сообразил… или вообразил, неважно. В общем, я, как только вышел из узилища, сразу поехал в спортзал и первым делом наткнулся там — не в зале, разумеется, а на стоянке — на свою машину. Поговорил с охранником и узнал, что Марат примчался туда буквально через пять минут после твоего отъезда. Охранник хотел предупредить его, что тренировки не будет, но он даже слушать не стал — махнул рукой и побежал дальше, в раздевалку. В раздевалке в это время находился Белов…

— Черт, — сказал Безродный, — я же его спрашивал! Говорит, не видел…

— Плохо спрашивал, — сказал Молчанов. — Мне он рассказал, что Марат, едва успев войти, набросился на него с обвинениями…

— Все ясно, — вздохнул тренер. — Вот дурак! Мы с ним однажды разговаривали об этих покушениях — ну, о том, кто может их устраивать, кому это надо… Я ему говорю: да кто угодно, хоть тот же Вася Белов! Просто так сказал, для примера…

— А он запомнил. И когда чаша терпения переполнилась, ринулся выяснять отношения. Ты, говорит, мне завидуешь, потому что вышел в тираж, а я — без пяти минут чемпион мира. Ну, тут Вася ему и резанул правду-матку: чему, говорит, тут завидовать? Пояс чемпиона России тебе Ник-Ник купил, а насчет мирового первенства забудь — купилка у твоего тренера коротковата, кишка тонка. Небось, говорит, он тебе уже предложил под американца-то лечь…

— Убью мерзавца, — помертвевшим голосом едва выговорил Безродный.

— Дело хозяйское, — сказал Молчанов. — Судя по твоей реакции, так оно все и было. Ну, чего ты на меня уставился? Дыру не прожжешь, не надейся, я огнеупорный… Я ж тебя не осуждаю, ежу понятно, что большой спорт — это бизнес, и ничего, кроме бизнеса. Я лично поэтому даже футбол не смотрю — противно. Я просто удивляюсь: что, Марат и вправду ничего не знал?

— Даже не догадывался, — сквозь зубы процедил Безродный. — Самое смешное, что парень по-настоящему талантлив и мог бы стать чемпионом и без этих фокусов с договорными боями. Но тут, как везде: или играй по правилам, будь как все, или проваливай к чертям свинячьим в Тмутаракань, за три копейки с местными братками да омоновцами по подвалам драться…

— Не надо оправдываться, — сказал Молчанов, — говорю же: все понятно. А что там с американцем? Ты действительно уговаривал Марата сдать бой?

Ник-Ник горько кивнул:

— Ты же видишь, в какой он форме из-за этих покушений. А техасец, что бы о нем ни говорили, настоящий бык и, когда захочет, бьет не понарошку. У Марата сейчас сил хватит только на то, чтобы его разозлить, а потом… Даже подумать страшно, что может случиться. Он же из него котлету сделает! Да что котлету — инвалида! А так получим солидный откат, парни попрыгают по рингу, пустят друг другу юшку на потеху почтеннейшей публике… Потом красивый нокаут, и дело в шляпе, можно договариваться о реванше…

— А это опять кассовые сборы, спонсоры, тотализатор…

Последнее слово заставило Николая Николаевича по-новому, остро и испытующе взглянуть на собеседника. Молчанов безмятежно потягивал из горлышка минералку; глаз его по-прежнему не было видно, но у Безродного почему-то сложилось вполне определенное впечатление, что он из-под очков поглядывает в сторону набитого разнокалиберными бутылками бара.

— Соображаешь, Федор, — похвалил он. — Могу взять в долю. И поверь, доля будет такая, что при разумном использовании тебе до конца жизни хватит. Но — при одном условии: вынь мне его и положь. Хоть из-под земли достань. Сам упустил, сам и ищи.

— Вот чудак-человек, — сказал Молчанов. Он одним глотком допил минералку, а затем с хрустом свернул бутылку в тугой комок, выдавив воздух, и плотно завернул пробку. — Чтоб в мусорном ведре меньше места занимала, а то на помойку не набегаешься, — пояснил он, поймав на себе изумленный взгляд Безродного. — Чудак ты, говорю, Николаич! Я же тебе его уже, считай, нашел, остальное только от тебя зависит. Нет, я, конечно, могу и сам, но у тебя скорей получится, а время, как я понимаю, не ждет. У тебя ж вот тут, — он постучал себя согнутым пальцем по лбу, — хранится полный список всех, с кем он дрался за титул чемпиона России. Фамилии, адреса, суммы, которые ты им платил…

— Ты думаешь…

— Даже не сомневайся! Я ж его телохранитель, забыл? А чтобы эффективно охранять тело, надо хотя бы в общих чертах представлять, чем оно дышит.

— Надо подумать, — сказал Ник-Ник и, рывком высвободившись из мягких объятий кресла, подошел к большому, во всю стену, окну.

За окном расстилалась подернутая сизым маревом ненастья и выхлопных газов панорама Москвы. Далеко внизу тускло поблескивало одетое в гранит кривое свинцовое зеркало реки, по набережной медленно полз пестрый сплошной поток автомобилей, с этой высоты кажущихся мелкими, как разноцветный бисер. По реке неспешно двигалось белое пятнышко прогулочного теплохода, совершающего один из последних в эту навигацию рейсов. Расстояние и тройной герметичный стеклопакет полностью гасили звуки, слышалось лишь ровное шелестящее гудение кондиционера, нагнетавшего в квартиру теплый сухой воздух. Потом за спиной у Ник-Ника щелкнула зажигалка, снова потянуло дымком. Безродный обернулся.

— Уже подумал? — спросил Молчанов.

— Поехали, — сказал Николай Николаевич. — Ты как, в состоянии?

— Девиз скаутов знаешь? — ответил телохранитель, вдавливая в пепельницу только что закуренную сигарету. — Который основатели пионерской организации у них спионерили… Всегда готов! И всегда в состоянии…

На площадке у лифта они столкнулись с выходящим оттуда прилично одетым господином средних лет. Господин вежливо ответил на приветствие Ник-Ника, мимоходом окинув растрепанную, источающую запах алкогольного перегара фигуру его спутника брезгливо-недоумевающим взглядом. Глеб Сиверов узнал этого господина не сразу — без сценического костюма и грима он выглядел лет на двадцать старше, чем на экране телевизора, — а узнав, уже не впервые задался вопросом: откуда у Ник-Ника такие деньги? В той, прежней жизни Безродный не раз хвастался, что принципиально тратит на излишества не более одной сотой того, чем располагает. В ту пору из излишеств у него имелся только потрепанный «жигуленок» да привычка раз в неделю ужинать в ресторане; времена изменились, Ник-Ник получил доступ к подпольному тотализатору — да не просто доступ, а возможность прямого воздействия на исход заключаемых пари, — но все-таки, все же…

«Поживем — увидим», — решил Глеб, входя в лифт, а потом, сжалившись над Ник-Ником, положил в рот сразу две подушечки жевательной резинки.

Здесь все было без дураков, по-взрослому — голое тело, прикрытое лишь боксерскими трусами да татуировками, никаких капп и никаких перчаток, только бинты на кистях рук и ступнях. В режущем свете автомобильных фар плотными слоями плавал табачный дым, высоко над головой терялись во мраке решетчатые стальные фермы перекрытий. Там неслышно копошились потревоженные ревом толпы голуби, роняя вниз мелкий мусор и перья, а порой и кое-что не столь безобидное. Канатов, ограждающих ринг, не было тоже; что до матов, то чудак, рискнувший поинтересоваться причиной их отсутствия, получил бы в ответ ворох отдельных слов и целых выражений, каждое из которых характеризовалось бы определением, созвучным названию интересующей его разновидности напольного покрытия, но не имеющим к оному ни малейшего отношения. Таких чудаков здесь не наблюдалось; чудаков иных, не столь безобидных разновидностей хватало с лихвой, и дюжие охранники в едва не лопающихся на перекачанных торсах черных майках пристально шарили глазами по толпе, готовые в зародыше погасить возможную драку или даже перестрелку.