Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

В нескольких письмах подряд Коля снова и снова восторгается большевиками, их смелостью, их решительностью и расчетом. Ведь на все, пишет он, надо было не побояться пойти, и должно было хватить куража, чтобы не остановиться на полдороге. И вот он это Феогносту объясняет и тут же упрекает: потому что Бог – его, Феогноста Бог, и в Нем, а не в ком другом, оказалось так мало жалости, так мало сострадания к людям, что понадобилась революция. У Коли совершенно определенно выходит, что именно Бог вынудил и вынуждает большевиков творить зло. Никаким другим способом убедить Его не получается.

Такова вторая Колина попытка обвинить Бога, но и она – подступ к главной, о которой речь впереди. Пока же Коля дает понять Феогносту, что в том зле, которое совершено на земле за последние полтора десятка лет, есть вина Христа, причем вина серьезная. С Его всезнанием и всеведением давно можно было понять, куда идет и как далеко зайдет дело. Тем более что новая власть не просто пришла пограбить, она тоже мечтает о торжестве духа над плотью, значит, христианству родственна. Может, и неправильно понятому, но она оттуда, растет из того же корня.

Несмотря на все это, Коля продолжает верить, что конец будет благополучным. Он думает, что Дева Мария колеблется, не может ни на что решиться, и считает это нелепостью. Достаточно, пишет он Феогносту, ей и ее спутникам честно показать нашу жизнь, и сомнений не останется. Но чтобы ее показать, и Деву Марию, и Илью-пророка, и Николая-угодника раньше надо найти, а где троица святых, Коля по-прежнему не знает и теперь начинает намекать Феогносту, что если он как непосредственный представитель Христа на земле в силах помочь, подсказать самому Коле или «органам» (кому конкретно – не важно), где Матерь Божья, медлить ему не стоит. Власть подобную услугу оценит. Не то чтобы в ней была нужда, – он тут же дает задний ход, – горячку никто не порет, ясно, что страданий, мук, бед и без того достаточно, чтобы Христос пришел, но Ему нужно время. Дева Мария ходит по земле со своими спутниками: смотрит и, что видит, докладывает наверх, Богу, как чекисты – Сталину. Христос же не спешит принимать решение: прежде он должен точно знать все и про всех. Христос, конечно, прав, писал Коля Феогносту, вербуя его в союзники, но муки-то длятся, длятся, и народ жалко.

Однако Феогност не отзывался, история стала попахивать обыкновенным саботажем, как раз таким, каким занимались недавно разоблаченные старые спецы на шахтах Донбасса, и тогда Коля решает пугнуть Феогноста поосновательнее. Кто знает, вдруг будет польза. Коля пишет ему, что с новой властью подобные финты не проходят. У буржуазных спецов не прошли, тем более у Матери Божьей не пройдут. Их всех троих, в каком бы скиту они ни хоронились, почему-то Коля придумал, что они укрываются у старообрядцев, – быстро, очень быстро разыщут. Очевидно, свою наводку он тогда дал и чекистам – десятки скитов были разорены, сотни староверов арестованы, однако найти никого не удалось. Кстати, во время староверческих арестов Коля свел знакомство с одним занятным монахом-старообрядцем, о котором, Анечка, позже я тебе напишу.

После неудачи со староверами «органы» взялись за «дело Девы Марии» – это его кодовое название – вплотную, и по приказу сожителя Наты Спирина в стране начался общий шмон, Коля же совсем распсиховался. Затяжка его буквально бесила. Он не понимал ее причины. То ему казалось, что ленятся и халтурят «органы», то поражала безмерная холодность, безразличие Господа к человеческим страданиям.

Лагерный срок у Девы Марии и ее спутников убывал, словно в песочных часах, сидеть им оставалось меньше двух месяцев, когда Коля начал писать Феогносту, что лишь только их троих поймают, у чекистов будут разные способы убедить Господа поспешить, если Он еще ничего не понял. Ему, Феогносту, может быть, пока везло, и он не знает всего, что умеют «органы», так Коля хочет его заверить – они многое умеют. Они из любого выбьют, что им надо, тем более из женщины. Римляне по сравнению с ними дети. Если бы тогда на месте римлян были чекисты, Христос вряд ли бы воскрес. В общем, для самой же Матери Божьей будет лучше, если она сразу сделает, чего от нее ждут, перестанет тянуть резину. Крови и без нее чересчур много, лишняя никому не нужна.

Но угрозы ничего не дают, и в голове у Коли, который к тому времени, по-моему, уже мало что соображает от ужаса, что революция может оказаться напрасной, снова что-то поворачивается. Хотя Спирин не раз его заверял, что церковь «под колпаком» и там о скором приходе Христа никто ничего не слышал, – он ручается головой, – Коля больше не сомневается, что то, что они ищут, Феогносту известно. Теперь Коля и не думает ему угрожать, наоборот, униженно просит, молит, убеждает, что для всех живущих и живших, от первого до последнего, жизнь на земле – мучение, и люди ждут одного, об одном мечтают, чтобы пытка наконец кончилась и каждому было воздано по его грехам.

Какие бы разные цели ни преследовали Феогност, он, Коля, и чекисты, здесь их интересы сходятся. Христа страстно ждут все. День ото дня Колины письма делались более и более жалкими, однако Феогност по-прежнему не отвечал. А потом переписка разом оборвалась.

Не знаю, Анечка, может, и случайно, но последнее письмо ушло точно в день, когда у Девы Марии, Николая-угодника и Ильи-пророка кончился срок и они вышли на свободу. Вряд ли все же это простое совпадение. Скорее, Коле опять откуда-то стало известно, что Матери Божьей на земле уже нет и писать Феогносту больше не о чем. Правда, тремя месяцами позднее Феогност получил от Коли еще одно письмо, но оно другого рода. Ниже, Анечка, я тебе его изложу, но прежде опять необходима вставка.

Тебе известно, что Коля Кульбарсов симпатии у меня никогда не вызывал, однако то, что ты сейчас услышишь, ставит в тупик. Я даже не понимаю, как к этому относиться. Но начну по порядку. При разборке архива, который после Коли остался в Москве, а потом попал сюда, в Рузу, я однажды наткнулся на письмо Ольги Сергеевны Вздоховой, адресованное Нине Петровне Лемниковой; ни о той, ни о другой я раньше ничего не слышал. Две страницы в нем были посвящены Коле и Нате, непосредственно их венчанию в церкви Сергия Радонежского, что в Хамовниках, и началу Колиного похода из Москвы во Владивосток. Все было описано очень красиво и романтично. Сначала само венчание, во время которого невеста была одета, хоть и с поправкой на еще идущую Гражданскую войну, но в общем и целом, как полагается: была и фата, и белое платье, белые же «лодочки» и перчатки по локоть. Даже, несмотря на то, что венчались они в первых числах марта – везде еще лежал снег, – свежие цветы.

Другое дело – жених. Коля, отвечая священнику, что готов взять рабу Божью Наталью в жены, всегда любить ее, заботиться о ней и ее защищать, имел на ногах швейцарские горные ботинки, выше казацкие кавалерийские галифе и ватник, а поверх него красноармейскую шинель нового образца. Однако, писала Ольга, несмотря на такой шутовской костюм у жениха, венчание прошло торжественно, и друзей, пришедших их поздравить прямо в церковь, по нынешним временам тоже оказалось немало, десятка полтора, если не больше. Когда церемония окончилась, молодые вышли из храма, и здесь началось самое интересное: Коля и Ната прямо на паперти стали прощаться. Они обнялись, поцеловались и дальше оба перед надвратной иконой поклялись хранить себя в чистоте и воздержании четыре года, пока Коля, спасая Россию, не дойдет до Владивостока и не вернется обратно.