Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая

– Где?

– Вот сейчас!

– Тебя…

– Да, меня, меня! Что со мной было? – Харальд снова подошел, глядя ей в лицо так пристально, будто надеялся разглядеть там отражения улетевших видений, как тень облаков на воде.

– Ты сидел там… а я здесь… – недоуменно отозвалась Гуннхильд. – Ты бросил мне гребень… – Она опустила взгляд на резную вещицу, которую все еще держала в руке, – и я стала причесываться… а больше я ничего не помню! – Будто прозрев, она подняла глаза на Харальда.

– Ничего?

– Ничего. А… что-то было?

– Еще как было! – Харальд горько рассмеялся. – Ты предрекла мне судьбу.

– Наверное, ничего хорошего. – В ее голосе слышалось «так тебе и надо».

– Почему же? Много всего очень хорошего. Например… – Он запнулся, вдруг сообразив, что обещанная ему ранняя смерть брата обещает Гуннхильд такое же раннее вдовство. – Что я стану конунгом всей Дании… ну, со временем… когда-нибудь. И даже частично Норвегии. Ничего в этом нет необычного, ведь моя сестра замужем за одним из тамошних конунгов – ну, старшая сестра, Гунн, которая за Эйриком.

– А потом?

– Самого любопытного ты не сказала.

– Чего?

– Как я умру, конечно. И о моих детях. Ты сказала, что их у меня будет немало, но в жизни их ждет много превратностей. Под конец увидела что-то уж совсем нехорошее, но не успела сказать. Ты не могла бы попробовать еще раз?

– Чего?

– Ну, как ты это делала? Как ты входишь в состояние сейда?

– Я вовсе не умею входить туда! – Гуннхильд слегка обиделась, поскольку «сейдконы», иначе вещие жены, умеющие предрекать будущее и говорить с умершими, хоть и пользуются уважением, но их сторонятся и опасаются. – Я никогда в жизни этого не делала!

– Делала. Вот сейчас, я сам видел.

– Но разве я перед этим стучала в бубен, ела сердца всех домашних животных? И где двенадцать женщин, поющих вардлок?[5]

– Здесь не надо бубна и вардлока. – Харальд многозначительно огляделся. – Здесь иной мир так близок, что в него совсем несложно заглянуть. Мы ведь находимся с тобой в мире мертвых.

Оба они невольно посмотрели на идол Фрейра, и обоим одинаково показалось, что он прекрасно их видит и ясно слышит их беседу, как всякий живой свидетель.

– Если это так легко, посмотри сам.

– Мужчинам это не дано и не к лицу. Кроме Одина.

– Подожди. – Гуннхильд вдруг махнула рукой, чтобы он помолчал, и наморщила лоб.

Какая-то смутная мысль вертелась около сознания… не ее мысль, будто бы пришедшая со стороны… образ… имя…

– Его зовут… звали… будут звать… в общем, его имя Свейн, – наконец сказала она. – Но не спрашивай меня, кто это, я не знаю!

* * *

Здесь это было как во сне: разговаривая с Харальдом, Гуннхильд не чувствовала прежней тревоги, досады, ни со своей, ни с его стороны. Будто все эти дурные чувства не посмели войти сюда, в дом божества, и остались снаружи, на холоде. Здесь, внутри кургана, было, как ей теперь казалось, довольно тепло – она даже сбросила кафтан и сидела, лишь прикрыв ноги меховым одеялом. Непривычная обстановка оказывала на нее странное действие: и будоражила, и убаюкивала.

Но более всего ее волновало присутствие Харальда: все существо ее заполняла радость от того, что они наконец начали разговаривать между собой по-человечески. Даже жаль было тратить время на сон, но завтра, сколько она знала по опыту, ей предстоит немало трудов.

Харальд тоже сел на лежанку, у нее в ногах, и ей было приятно, что он так близко.

– Долго мы здесь пробудем? – спросила она. – Неужели три дня, как полагается?

– А тебе страшно? – усмехнулся Харальд, сам в это не веря.

– Понимаешь, – со значительным видом начала Гуннхильд, – за три дня у человека неизбежно возникнут некие потребности, отправлять которые в доме бога как-то нехорошо! А выйти отсюда нельзя. Богиня Сунна не бегает туда-сюда из Хель по нужде.

– Поэтому мы пробудем здесь только до утра, – кивнул Харальд. – А утром явится мой доблестный брат, – при этой мысли он вдруг помрачнел, – убьет меня и освободит тебя, дабы ты подарила весну земному миру.

– А зачем понадобилось уносить меня ночью из постели? Неужели нельзя было объяснить? Я бы все поняла.

– Где же это видано, чтобы Зимний Турс предупреждал Сунну о похищении? – Харальд выразительно приподнял бровь. – Может, еще скажешь, он должен был попросить ее согласия?

– А почему бы и нет, ведь она согласилась бы!

– Вот как? – оживленно переспросил Харальд, который отнес это к себе. – Согласилась бы?

Переменив положение, он опустил руку, чтобы опереться о лежанку, и его ладонь будто случайно попала между вытянутых ног Гуннхильд.

– Ну, конечно! – Ей нравилось прикосновение его руки, и она сделала вид, будто ничего не заметила. Он тоже. – Ведь земля должна отдохнуть от летних трудов, должна спать какое-то время, как человек бодрствует днем и спит ночью. Зима – ночь земли. А богиня в мире Хель – как зерно в земле, которое должно пролежать здесь какое-то время, набраться сил, напитаться соками, чтобы потом уже прорасти и выйти на свет ростком, стать цветком…

Харальд едва вникал в смысл ее слов – она сама казалась каким-то волшебным цветком, искрой божественного огня в подземелье, согревающим землю изнутри. Кто она сейчас – смертная или богиня? Или то и другое сразу? Ведь люди королевского рода всегда несут в себе частицу божественного духа – не зря же они прямые потомки богов. И в Гуннхильд эта связь с богиней проявлялась ярче, чем в ком-либо, кого он знал. Сейчас Харальд удивлялся, почему не замечал этого раньше. Что за тролль ему запорошил глаза, вынуждая видеть в ней какую-то ведьму, заставлял бояться ее красоты? Ее красота – божественный дар, который надо принимать с благодарностью. Благоговением… Восхищением…

Он смотрел нее, а она на него, будто ждала чего-то. У него не шло из головы то, что она сказала ему – вернее, что богиня сказала ее устами. Теперь он знал об этом, а сама Гуннхильд – нет. Он знал, что ее брак с Кнутом будет недолгим – но насколько недолгим? Несколько лет? Несколько месяцев? Дней? Может, лучше ей вообще не выходить за него, остаться в девушках, найти со временем другого супруга, которому суждена более долгая жизнь? Ведь богиня не сказала, что будет с самой Гуннхильд!

– О чем ты задумался? – окликнула Гуннхильд, видя его изменившееся лицо. – До утра еще далеко. – Она взглянула наверх, пытаясь увидеть небо сквозь оконца в земляной кровле. – Расскажи мне, как у вас отмечают День Госпожи. Что еще мне предстоит делать?

– Ты сама все поймешь. Ничего особенного.