Черная книга секретов - Фиона Э. Хиггинс

— Пей.

Я рассмеялся, вспомнив кое-что, и признался:

— Когда-то я заподозрил, что питье отравленное.

Джо удивленно поднял брови. Я отхлебнул из бокала, бренди обжег мне горло, и я закашлялся. Тем временем хозяин извлек из сака хорошо знакомую мне чернильницу и перо. Я по привычке хотел было взять их, но Джо не дал.

— Сейчас моя очередь писать, — объяснил он.

— А кто тут будет признаваться и в какой тайне? — в замешательстве спросил я, оглядев пустой зал.

Джо раскрыл книгу с моими инициалами на первой странице.

— Признаваться будешь ты, Ладлоу, — медленно произнес он. — Ибо первой исповедью в твоей черной книге станет твоя собственная история, твой секрет.

Взгляд хозяина впился мне прямо в глаза, и в голове у меня зажужжало и зазвенело, я как будто поплыл, закачавшись, точно в лодке. И мне вдруг захотелось рассказать Джо все.

— Давай, Ладлоу, выкладывай свой секрет.

ИЗ «ЧЕРНОЙ КНИГИ СЕКРЕТОВ»

Признание Ладлоу Хоркинса

Зовут меня Ладлоу Хоркинс, и у меня есть постыдная тайна. С ней я прибыл в Пагус-Парвус, а затем сюда, в это огромное подземное хранилище всех секретов, в библиотеку всех признаний на свете. И хотя я боюсь, что вы будете обо мне дурного мнения, я все равно расскажу все как было, потому что терпеть больше нет сил.

Вы знаете, откуда я, знаете, каково мне жилось в Городе. Нет, своим прошлым я не горжусь, но и отрицать его не стану. Я делал что делал лишь ради того, чтобы выжить.

Когда мамаша с папашей сделались заправскими пьяницами, я понял — они ни перед чем не остановятся, лишь бы раздобыть еще джина. Но я никак не ожидал, что родной сын станет для них пешкой в игре, ходким товаром. Представьте себе мое потрясение, когда однажды вечером я вернулся домой и обнаружил, что мамаша с папашей устроили на меня сущую засаду. Едва я ступил на порог грязного чердака, который именовался нашим домом, как мамаша огрела меня по голове ножкой от сломанного стула. Я и ахнуть не успел — сразу рухнул как подкошенный. Потом они потащили меня вниз по лестнице, да так грубо, что голова моя волочилась и стукалась о каждую ступеньку; а на улице папаша перекинул меня через плечо что твой мешок и понес, и я только помню, как у меня череп от боли разламывался. Как долго мы шли и куда, я не понимал, потому что был в полуобмороке; попытался было считать повороты да перекрестки, но быстро сбился, и таблички с названиями улиц читать никак не мог — у меня от боли в глазах потемнело. Я только знал, что мы неподалеку от реки, потому что речная вонь Фодуса била мне в ноздри; может статься, мне впору благодарить реку за то, что запах от нее подействовал на меня не хуже нашатыря и сознания я не терял довольно долго. Но качка на плече у папаши в конце концов взяла свое, и я забылся. А когда пришел в себя, то понял, что попал в подвал к зубодеру-мучителю Бертону Флюсу.

До сих пор тошно вспоминать о том, что он пытался надо мной учинить. Когда мне наконец удалось вырваться из его логова и выскочить на улицу, я осознал, что жизнь моя изменилась раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. Родные мать и отец предали меня, готовы были продать, как скот! И вот я бежал из последних сил, спасая свою жизнь. Бежал к реке, потому что подумал: вон впереди Мост, так, может, если я до него добегу, а они меня не догонят, то сумею укрыться в одной из таверн или обратиться за помощью к кому-нибудь на Мосту. Но бежать было все труднее, меня шатало и мутило, я запыхался, а потом… О ужас, потом они меня все-таки нагнали.

Нагнал меня папаша — вцепился в руку как клещами и рывком развернул к себе. Мы оба плюхнулись в грязную жижу, он подмял меня под себя, сдавил мне горло, навалился и стал душить. Жажда выпивки и наживы придала его хватке неимоверную силу, но моя жажда жизни оказалась сильнее. Я извернулся, оторвал от себя его руки и одновременно лягнул его в живот. Папаша свалился на спину, и я рывком приподнялся — моя взяла. Сел ему на грудь и припечатал его руки к земле, точнее, к мостовой. Отчаяние придало мне сил.

Я взглянул в жестокое лицо этого человека и понял: ничто меня не останавливает. Вцепился в его жилистую шею и душил его, пока он не посинел и не выкатил глаза. Да, он рвался, брыкался и пытался разжать мои руки. Говорить он не мог, только хрипел, но взглядом умолял о пощаде, и я не мог не внять этой мольбе. Этот негодяй все-таки был мне отцом. Я выпустил его и поднялся, а он сипел и кашлял, втягивая в себя воздух.

— Почему ты так со мной обошелся? — спросил я.

— Прости, сынок, — хрипло повинился он, и я, как дурак, поверил, что это сказано от всего сердца.

А между тем мамаша и зубодер были уже недалеко — из гнилого тумана доносились их голоса и топот, все ближе и ближе. Я обернулся, и папаша, не теряя ни секунды, вновь набросился на меня и сдавил мне горло еще крепче, чем в первый раз. Я отбивался и кулаками, и локтями, а потом отчаянно пихнул его, он оступился и полетел в реку.

— Не-е-ет! — закричал папаша, прежде чем темные воды Фодуса поглотили его.

Не веря своим глазам, я смотрел, как он тонет, — а потонул он мгновенно, во хмелю это немудрено. Вот только что из-под воды белело его лицо, темнел разинутый рот, с бульканьем пускавший пузыри, и вот уже ничего не видать, даже пузырей.

— Папа, — прошептал я и застыл от потрясения.

Но быстро пришел в себя и поплелся на Мост, а там, у одной из таверн, приметил повозку Иеремии — она как раз трогалась с места. Собрав остатки сил, я вспрыгнул на запятки. Коляска катила все быстрее и быстрее, а я оглянулся и увидел мамашу и зубодера Флюса. Мамаша рыдала и орала, а зубодер грозил мне вслед кулаком с досады.

Джо, я убил своего родного отца. Как бы он со мной ни обращался, как бы ни предал, все равно он такого не заслужил. Я ведь мог спасти его, а позволил ему потонуть. Нет, никогда я себе этого не прощу. С тех пор я каждую ночь вижу во сне убийство, вижу, как поднимаются из-под воды пузыри, вижу бледное лицо тонущего отца. Каждую ночь я просыпаюсь от этих кошмаров.

Джо отложил перо, заложил между исписанными страницами лист промокательной бумаги и закрыл книгу.

По щекам Ладлоу градом катились слезы.

— Я гнусный убийца, и никто больше, — всхлипывал паренек. — Зачем вам брать меня с собой, зачем я вам сдался?

— Ладлоу, — ласково сказал Джо, — ты ведь убил отца не нарочно. Если бы ты задумал убийство заранее, ты бы придушил его, когда он спал хмельной и не стал бы сопротивляться. А ты пожалел его. Откуда ты знаешь наверняка, может быть, он и не потонул.