Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2] - Михаил Гуськов

— Вот и мы, не ругай нас, Михаил Павлович! Все-таки, слава Богу, успели! — прямо перед церковными вратами приземлились на венике Побожий с Волохиным, все еще одетые в апельсиновые буддийские одежды. — Двое суток летели над Индийским океаном, над горами-реками, будь неладен этот Недобежкин, к каким-то полуиндусам на Шриеву Ланку забрался.

— Дал он вам кнут? — сразу охрипшим голосом спросил Дюков, обнимая стариков.

— Дал, и раковина у нас. Неплохим малым оказался этот рецидивист Недобежкин, — торопливо успокоил председателя ГРОМа Маркелыч.

Волохин меж тем на правах автомеханика спрятал веник в футляр и они втроем побежали в церковь.

Едва успел Дюков передать веревку из рук Ярных Побожему, как церковь начала раскачиваться, треща и содрогаясь. Дюков содрал мешок с Вия, и Побожий прыгнул на него, как на коня, вдев ноги в стремена, запасливо притороченные дальновидным председателем ГРОМа. Гуго Карлович встал на дыбы, пытаясь сбросить седока со своей горбатой спины, но Маркелыч огрел его кнутом, и тот, пританцовывая, засеменил копытами в депутатских лакированных штиблетах.

— Труби, Волохин! — закричал старик.

Волохин, выбежав из церкви, затрубил в раковину, найденную в пагоде на Шри-Ланке, церковь закачалась и рухнула. Среди развалин невредимыми стояли три громовца, держа на веревке стадо невиданных чудовищ. На трубный глас этой раковины, словно мотыльки на огонь, со всего света начали слетаться полчища всех мыслимых и немыслимых бесов и падать в растянутую на поляне сеть. И тут нашлась работа для всех четверых громовцев. Самых прытких они угощали своими дубинами, и даже сначала робевший Ваня Ярных вскоре, как заправскнй Алеша Попович, ловко орудовал своей сапожной лапой, усмирял то вурдалаков, то оборотней, а одному дракуле так засветил в лоб, что у того не только искры посыпались из глаз, прежде чем он свалился в общую кучу, но даже из ушей выросли рога.

Волохин трубил не переставая, но дождь нечистых прекратился, и наконец упал последний не то бесенок, не то оборотень, а может просто мелкий представитель командно-административной системы, по ошибке подхваченный ветром, он был в шляпе и галстуке, с «дипломатом» в руках и озирался сквозь очки в золотой оправе такими близоруко-интеллигентскими глазами, что Волохин недоуменно крикнул:

— Гражданин, а вы как сюда попали?

Но Маркелыч понимающе приласкал золотоочкарика по шляпе клюкой, и тот сразу же показал звериные клики и покрылся шерстью.

— Все вроде бы! — крикнул покрасневший от натуги трубач, когда с неба свалилась упирающаяся помелом Агафья.

Вернувшись в свой номер, Недобежкин нашел на столе записку следующего содержания:

«Дорогой Аркадий Михайлович! Вопросы чести моей и одной дамы, имя которой я умолчу, не позволяют мне находиться в одноименной с ней компании. Поэтому я, как благородный человек и будущий артист кино, до тех пор, пока она будет составлять Ваше окружение, не считаю себя вправе травмировать ее нежную душу своим присутствием, так как я по отношению к ней показал себя малодушным подлецом, не способным на истинную любовь, которая выше любых недостатков.

Обо мне не беспокойтесь. Тот чек на сто тысяч долларов, что Вы мне презентовали за секундантство в Лос-Анджелесе, поможет мне сделать первые шаги в Голливуде, куда я улетаю первым же рейсом. Будьте счастливы с алмазно-бриллиантовой Элеонорой Константиновной. Агафье Ермолаевне передайте, что я оказался подлецом и предал ее доверие. Нет, лучше ничего не передавайте.

Ваш покорный слуга навеки Витя Шелковников».

Из записки следовало, что его юный друг пережил таинственную драму любовного разочарования и вынужден скрыться в неизвестном направлении, то ли боясь преследования своей возлюбленной, то ли терзаясь мухами совести. Впрочем, Недобежкин был уверен, что его секундант не пропадет в Америке, однако лишиться такого верного слуги в незнакомой стране было довольно неприятно, и если бы не эйфория любви, которая захватила все его чувства и мысли, он бы сально огорчился.

Прошла уже неделя, как они с Элеонорой гостили ка райском острове Каждый день делал их встречи все горячее, но та близость, которая должка была наступить с минуты ка минуту, не наступала уже вторую неделю. Каждое утро аспирант-чемпион просыпался с предчувствием необыкновенного блаженства, которое однажды пережил в Архангельском и которое должно было вот-вот вознести его на седьмое небо. Он восхищался умением Элеоноры доводить его до сумасшествия. Его возлюбленная словно бы играла с ним в одной ей известную азартную игру, в которой постоянно проигрывала и каждый раз, чтобы не расплачиваться, удваивала ставки. Аркадии мог бы обвинить Элеонору в мошенничестве, если бы не горы наличности в виде того восторга, который он все больше и больше испытывал в ее присутствии.

«Ты можешь хоть сейчас закончить игру и овладеть мной, забрав себе весь банк! — говорила ее улыбка. — Но подожди, мне хочется, чтобы ты выиграл как можно больше. Поверь моим глазам, чем больше я проигрываю, тем больше мы выигрываем вместе И если мне удастся все проиграть тебе, в тот момент, когда ты овладеешь мной, я стану самой богатой женщиной мира».

Естественно, что подвергаясь такому мощному воздействию наркотических чар колдуньи, Аркадий не мог долго огорчаться пропаже своего слуги. Теперь, когда ок отдал свой волшебный бич, должен был решиться вопрос, любит ли его Элеонора самого по себе или ей нужен лишь кнут Ангия Елпидифоровича. То, что у него оставалось кольцо, которое, как он понимал, представляло гораздо большую ценность, чем кнут, Аркадий выносил за скобки, как бы забывая, что Элеонора хотела получить у него именно кольцо и никогда не претендовала на кнут.

— Но хоть сколько-нибудь ее интерес ко мне должен уменьшиться из-за того, что я отдал хрисогоновский бич. Если он уменьшится, значит, она ведет со мной бесчестную игру, — решил Аркадий. — Боже, что со мной? Святой отшельник заклинал меня бросить Элеонору, говорил, что ока страшное орудие темных сил. Как может быть такая светлая поэтическая девушка, — а назвать ее женщиной из-за ее юности и свежести не поворачивается язык, — как такая девушка может быть орудием зла! И какое же это зло, если у него такие прекрасные орудия, как Элеонора? Но даже если и так, если она орудие зла, я спасу ее моей любовью. Да, да, любовь способна творить чудеса — вот формула истины! Любовь побеждает зло!

Громко воскликнул вслух последнюю фразу аспирант и, прислушавшись, уловил нарастающие ритмы цилиндрических барабанов бере, без которых не обходится на Шри-Ланке ни одно празднество. Что-то особенное готовилось на побережье под вечерними пальмами. Глубокие, похожие на любовные призывы слонов, зазывающих своих подруг, звуки раковин сака перекрывали дробь барабанов.

Выйдя из гостиницы, молодой человек очутился возле лагуны, где на сваях был разбит ночкой ресторан, перед которым на огороженной площадке готовилось представление театра масок и пантомимы…

Элеонора была еще обворожительнее обычного. Сегодняшней ночью она наметила окончательно загипнотизировать аспиранта и выманить у него кольцо. По-видимому, потеря кнута никак не понизила в ее глазах ценность победителя Тюремных Олимпийских игр, владеющего к тому же главным сокровищем Хрисогонова.