Переворот.ru - Олег Георгиевич Маркеев

научный эксперимент по зондажу коллективного сознания на готовность принять введение «просвещённой диктатуры» и благословить методы психофашизма, без которых, по его убеждению, ничего не получится.

Книжку издали тиражом в триста тысяч экземпляров. Говорят, все раскупили. Сам Коркин утверждал, что в околокремлёвских кругах книжка стала бестселлером. Как это сказалось на росте клиентуры лаборатории, неизвестно. Но в России книжками ничего изменить нельзя. Будь то «Капитал», будь то «Малая земля», будь то «Русский инквизитор». Чтобы хоть что-то изменилось, непременно надо, тут Коркин был прав, пустить дурную кровь. Много, яростно и безжалостно. Без неё, алой, как знамя, на Руси ничего путного не бывает.

* * *

Николай Сергеевич Коркин оказался милейшим человеком с добродушным округлым личиком, с большими очками, увеличивающим и без того крупные глаза, и иронической улыбочкой человековеда. Высокий лоб у переносья разрезала глубокая вертикальная складка. Были бы две, как у Черчилля, говорило бы это о мощной воле и крепком уме. А так — просто о развитом интеллекте и привычке морщить лоб, читая умные книжки.

Кабинет у Коркина был под стать профессии. В меру уютный, в меру профессионально функциональный. С иконками в красном углу.

Коркин помял подбородок, свесив голову набок, обшарил Злобина ласково прощупывающим взглядом, удовлетворённо кивнул.

— Кофе? Предпочитаете горячий? — Голос у него был бархатный.

— Люблю горячее. Люблю сладкое. Цветовое предпочтение находится в сине-зелёной зоне спектра, — ответил Злобин. — Цветовые ассоциации с работой — синий цвет. Как прокурорский мундир.

— Ха-ха-ха! — Смех у Коркина был открытый, без зажима. — Уели, уели, Андрей Ильич. Диагностику по Люшеру[28] проводить не будем. Но кофе мы, всё-таки, выпьем.

Он нажал кнопку на селекторе. Сразу же открылась дверь в соседнюю комнату, и молодой сотрудник в белом халате вкатил тележку с кофейником и всем, к нему прилагающимся. Молча поклонился и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Коркин, наливая кофе в чашки, украдкой бросил на Злобина взгляд. И тихо рассмеялся.

— Книжку мою вы, Андрей Ильич не читали, но представление имеете. Сценка с сотрудником имеется в книжке. Кто читал, обычно напрягаются. Как же! Серый Кардинал, запустивший щупальца в подкорку власть имущих, его молчащие, как монахи, лаборанты и «псы господни» с офтальмологическими крючками где-то поблизости. Впечатляет, согласитесь?!

Злобин пожал плечами.

— А я думаю, что вы слизнули образ главного героя с Арамиса. У него тоже был слуга-молчун, а благородный Арамис якшался с Орденом сердца Иисусова.

Николай Сергеевич вскинул голову.

— В точку! Именно на цепочку подсознательных образов мы и пытались воздействовать. Понимаете, ни одно действие, ни один акт, не должен повисать в воздухе. Чем больше «зацепок» в подсознании вы используете, тем более эффективней воздействие. При правильном подборе цепочки подсознательных образов-«зацепок» вы просто не сможете противостоять воздействию. Что в идеале выражается в том, что вы даже не почувствуете самого воздействия.

Он придвинул чашку к Злобину.

— Давайте, сразу «зацепимся» за что-то конкретное. — Злобин пригубил кофе. Он оказался густым, горячим и горьким. — Какой поток подсознательных образов вызывает у вас название концерна «Союз-Атлант»?

Реакция Николая Сергеевича была ожидаемой — тщательно контролируемое удивление.

Он откинулся на спинку кресла, помял подбородок, с неприкрытым профессиональным интересом разглядывая Злобина.

— Это официальная встреча? — спросил он.

— Это беседа двух профессионалов, Николай Сергеевич. Мы с вами в некотором роде соратники. Кто не дошёл до вас, получает полный катарсис[29] у меня в кабинете. Кстати, как вы относитесь к своим клиентам?

— М-м-м. Как к больным, развращенным неправильным воспитанием детям, дорвавшихся до рычагов управления страной.

— А я — как к особо опасным врагам рода человеческого.

Николай Сергеевич тонко улыбнулся.

— Мне непозволительно до такой степени заострять формулировки.

— Иначе вы начнёте глазки пациентам выдавливать?

Коркин рассмеялся.

— А зацепило, да, Андрей Ильич? Шикарный образ! Не оскоплённый, а ослеплённый преступник! Преступление и вечное, прижизненное покаяние — это же так мило русской душе. Вспомните Достоевского. От себя скажу, если бы писанину этого невропата не преподавали в школе, нам бы пришлось весьма и весьма тяжко. Для купирования русского беспредела Достоевский сделал не меньше, чем Иисус. Благодаря Достоевскому у нас душа преступника вечно мечется между тягой к безнаказанности, что я называю безбожием, и покаянием, что я считаю подсознательным мазохистским комплексом. Совесть — это проявление садо-мазохистского комплекса. Спорить будете?

— Чтобы убедиться, что мы разные по происхождению, воспитанию и образованию люди? Напрасная трата времени.

Коркин не стал скрывать своего удовольствия от ответа Злобина.

— В точку! С точки зрения моей науки в истории действуют не индивидуумы, а пси-матрицы. — Он пошевелил в воздухе пальцами. — Понимаете, пси-матрица есть некая константа, как клетка. Раз сформировавшись, она проживает собственную жизнь, взаимодействуя с окружающей средой и другими пси-матрицами. О чем конкретно спорил Сократ с Платоном, не суть важно. Я вижу только взаимодействие пси-матрицы «Сократ» с пси-матрицей «Платон». И ничего более! Только перетекание, взаимообмен или вампирическое поглощение психической энергии.

Злобин сделал последний глоток из крохотной чашечки, поставил её на блюдце и покачал головой.

— Увы, Николай Сергеевич, моя пси-матрица не столь развита, как ваша. Я все ещё вижу в преступнике человека, а не голый мотив и набор психических отклонений.

— Просто вы не научились отделять форму от содержания.

— Как только сподоблюсь, подам рапорт об отставке, — отбил подачу Злобин.

Николай Сергеевич удовлетворённо кивнул.

— Вы ещё человек, Андрей Ильич. Хотя, по некоторым признакам я улавливаю в вас нечто большее, чем человеческое.

— На здоровье. — Злобин развернул на коленях папочку. — В материалах, изъятых нами по уголовному делу, возбуждённому по факту смерти господина Матоянца, мелькает термин «психофашизм» и «антипсихофашизм». Такие же термины употребляются в вашей книге. Это случайно?

Николай Сергеевич сложил ладони лодочкой, медленно потёр кончики пальцев. Глаза впились в переносье Злобина.

— Ничего случайного. Моя книга — эксперимент по сканированию коллективного