Кофемолка - Михаил Идов

Надир нашего падения, однако, наступил чуть позже, когда вино закончилось, неотесанная толпа рассосалась и объявился Кайл Свинтон. Он строевым шагом обошел всю галерею по часовой стрелке, останавливаясь перед каждой работой на равные промежутки времени, сказал Нине что-то, от чего у нее раскраснелись щеки и разжались кулаки, и совершил единственную за этот вечер финансовую транзакцию в «Кольшицком», купив одну из фотографий. Мой портрет.

Мы не открылись в воскресенье. Написанное фломастером объявление гласило: «Закрыто по семейным обстоятельствам. В течение 24 часов можете пользоваться услугами наших менее компетентных конкурентов». Я напросился с Ниной проводить Ки в аэропорт; я был уверен, что она расклеится по дороге домой, но ничего подобного не произошло. Слез не было вообще, не было даже того отстраненного, чуть сонливого тона, который голос Ки обычно вызывал у Нины при телефонных разговорах. Наоборот, Нина позаимствовала у матери немного ее стальной выправки. На всякий случай я все равно решил, что нам нужен «нормальный» вечер в городе. Мы наелись японской лапши в Сохо, долго гуляли, посмотрели, как группа друзей друзей дурачится на сцене в «Тонике». Над этими простыми развлечениями висело такое облако отчаяния, что, казалось, каждый укус, вид и звук был окутан неким высшим смыслом. Где-то к двум часам ночи мы с Ниной добрели до «Кольшицкого». Пол был липким. Пластмассовые стаканчики, до разного уровня наполненные недопитым вином, заполонили каждую горизонтальную поверхность. Все это само по себе выглядело как арт-инсталляция. Работая в изможденном молчании под обвиняющими взглядами Массимо, Марии, массажисток, меня, мальчика, Ави, Вика и Бетти, мы принялись сворачивать выставку.

— Нам нужен пиар, — мрачно сказала Нина, уставившись из-за кассы в пустоту зала. По матовым стеклам плыли косые тени прохожих. Элегантно помятая пара остановилась прочитать меню.

К своему удивлению, я осознал, что не хочу, чтобы они вошли. Когда дела по-настоящему, безоговорочно плохи, их лень поправлять; лихорадочное гостеприимство уступает место ощутимому раздражению от самой идеи покупателей. Наверное, щелкает некий внутренний тумблер, и ты начинать воспринимать кафе как свое личное пространство, а посетителя — как его нарушителя. Или включается брутальная логика: один четырехдолларовый заказ не спасет твое заведение, но потратит твое время. Каждый зашедший превращается в нечаянного представителя всех прошедших мимо.

Девушка указала на что-то внизу листа и рассмеялась. Я прищурился и выпустил из указательного пальца лиловый лазерный луч, изжарив ее и ее бородатого партнера на месте.

— Заметь, все мужское население Вильямсбурга в этом году ходит с окладистыми бородами, как дровосеки, — сказал я Нине. — Вопрос: на отращивание такой дикости нужно по меньшей мере шесть месяцев. Каким образом мы пропустили трансформацию? Щетину?

— Нам нужен пиар, — повторила Нина.

Мы оба регулярно произносили эту фразу с момента создания «Кольшицкого», но так как ни один из нас не имел ни малейшего понятия о том, какие действия для этого требовалось предпринять, само признание необходимости ее и удовлетворяло. Мой давешний трюк с пресс-релизом ни к чему не привел, а найм агентства все еще казался неоправданной роскошью. С другой стороны, вариант не нанять агентство практически гарантировал скорое забвение. Платный пиар мог оказаться либо классической глупостью — все равно что вернуться в казино с зарплатой жены, проиграв свою, — либо единственным умным решением, принятым нами за три месяца. Либо — либо. Загвоздка состояла в том, что, не сделав, не узнаешь.

Самым успешным предпринимателем в нашем поле зрения был Ави Сосна. Я заглянул в «Самоцвет» на неприятный разговор об аренде (мы все еще не заплатили за сентябрь). Когда я робко поднял вопрос о пиаре, Ави вытянул шею, недоверчиво таращась на меня левым глазом.

— P… R? — повторил он, как будто этих букв не было в алфавите. — Ты говоришь, у вас нет денег для меня, но есть деньги для… чего?

— Так что вы посоветуете, Ави? — спросил я тоном почтительного ученика. — Мы действительно делаем все, что можем, чтобы раскрутиться.

— Ничего вы не делаете. Иначе не занимались бы продажей моих портретов, — Ави втянул щеки и гулко чмокнул, — а стояли бы на углу и втирали прохожим меню. Придумали бы там, не знаю, блюда дня, купоны, особые предложения, карточки для постоянных клиентов, ну хоть что-то такое. Купил десять ваших чин-чин-чино, одиннадцатое получи бесплатно. Усекаешь? Вот что вам нужно, а не…

— Видите ли, — сказал я, — мы не кафешка, которая раздает купоны на углу. Прямой маркетинг тут может возыметь только отрицательный эффект. Вся наша концепция состоит в том, что мы ведем себя как… — я понятия не имел, каким сравнением его убедить. — Как хороший ресторан… Только… Довольно трудно объяснить.

Ави пожал плечами.

— Вы на чем оборот делаете, на кофе?

— Да.

— Значит, вы долбаная кафешка.

— Понимаете, все не так просто…

— Ох, да ладно. Дохнете на глазах и продолжаете привередничать по поводу клиентуры. Вот и вся ваша проблема. А теперь к делу. Выпиши мне чек за сентябрь и хотя бы часть октября, и после этого мы оба сможем чесать языками сколько угодно.

В конце концов я уговорил его вычесть аренду за оба месяца из нашего залога. Маленькая победа ликвидности.

Да, мы были долбаной кафешкой. Ни больше ни меньше. У нас не оставалось энергии делать вид, что мы занимаемся этим в качестве светского каприза. Наши социальные круги, ранее едва соприкасавшиеся, теперь стали концентрическими — разбегающимися во все стороны от тонущего камня.

После выставки несколько Нининых друзей, большинству которых необходимо было поддерживать определенный статус (концептуальным художникам больше, чем юристам), заставили себя зайти в «Кольшицкий» ровно по разу каждый. Они садились за самый фотогеничный столик у французских дверей, умилялись декору и пирожным и оставляли непомерные чаевые для Рады, но следующий ожидаемый шаг попросту не происходил. Они не превращали кафе в место встреч с клиентами, или в салон для обсуждения венских акционистов и судебной реформы, или в частный оазис посреди Нижнего Манхэттена, который мы им так щедро предоставляли. Вид Нины в бандане, снующей между столиками, заметно выводил их из равновесия. Это не выглядело как милая придурь, эпатажный перформанс или благородное хобби. В этом не было шарма. Это была просто Нина Ляу, официантка в кафешке.

Признаки нашего дальнейшего падения были крохотны, но легко различимы. Самые претенциозные из друзей Нины взяли в привычку насмешливо спрашивать «Ну и как гешефт?» в любой беседе; ответ, разумеется, не требовался — вопрос считался самодостаточной шуткой. Нину не пригласили на одни крестины и два беби-шауэра.[74]Следует заметить, что почти все ее подруги решили обзавестись детьми в том году, согласно моде, обуявшей Нью-Йорк после 11 сентября и до сих пор не отпустившей: нырнуть в материнство с полным набором неврозов, сопровождающих размножение существ в почтовых кодах один-ноль-ноль.