Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения - Томас Коэн

правдивы, девушки жили почти по-монастырски, редко решаясь покинуть дом, разве что ради традиционного римского паломничества по семи храмам472. В детстве они играли внизу в огороженном дворике с ребятишками, в основном девчонками из семьи соседа-шорника473. Дети редко бывали в мастерской лютье. И все же у них была возможность заглянуть туда сверху; это известно нам, поскольку, когда Бонаюто, старый еврей, покупал лютни, ребятня обычно стояла на лестнице, выкрикивая сверху вниз антисемитские оскорбления: cagnaccio sciattato («дворняжка, зарезанная для еврейских жертвоприношений»). Этот эпизод во многом знаменателен; он не только помогает понять, чтó именно девочки могли увидеть сверху, но и позволяет почувствовать, насколько широкие масштабы приобретала тогда травля римских евреев. Он также выдает неожиданным образом проникновение в речь римских христиан, даже в круг общения маленьких девочек, живших почти затворницами, термина, обозначавшего ритуальное жертвоприношение, унаследованного из иврита и усвоенного лексиконом самих итальянских евреев474.

Посторонние редко поднимались из лавки или с улицы наверх, в жилую часть дома. Покупатели и заказчики Кристофоро оставались внизу, среди лютней475. И вовсе редкостью в светелке наверху было явление посторонних мужчин. Несколько раз к Стефано приходил учитель игры на лютне; чтобы избежать встречи с ним, Лукреция целомудренно запиралась на кухне и ни разу не говорила с ним476. Потом Стефано недолгое время учился еще у трех лютнистов, у каждого по месяцу, причем всегда внизу, в мастерской, а затем, в конце концов, сам научил играть Лукрецию477.

Других посетителей мужского пола было и вовсе кот наплакал. Дважды у них переночевал францисканский монах, брат Адрианы; однажды, девять лет назад, приходил принять исповедь молодой священник478. В наибольшей мере на роль регулярных посетителей из числа мужчин могли претендовать торговцы тканями, поскольку и Адриана, и ее дочери увеличивали семейный доход портняжничеством на заказ. Примерно раз в месяц Амброзио, приказчик одного купца, приходил на кухню, принося заказы, новые ткани и плату за выполненную работу.

Когда приказчик приносил нам новую порцию работы, мы иногда оставались у окна, а он разговаривал с нашей матерью в парадном зале. Если у нас кончались нитки или шелк, мы говорили ему это, а еще спрашивали: «Какую работу вы хотите нам поручить?»479

Женщины также заходили и приносили одежду для починки; одна иногда приходила со своим мальчонкой480. Так и жили девочки, не зная забот, под защитой собственного дома; они поглядывали на мир сквозь планки деревянных ставен или подслушивали разговоры внизу со своего второго этажа481. Ни дочери, ни их мать не очерствели, живя вдали от циничных нравов Рима. В руках человека столь порочного, как Алессандро Паллантьери, сама скромность и осмотрительность этой семьи станет отмычкой к их двери.

Паллантьери был их соседом – он жил прямо через улицу. Он переехал туда в 1546 году, после двух лет, проведенных близ Сан-Сальваторе-ин-Лауро482. Сначала Паллантьери безвозмездно арендовал дом у своего кума, нотабля Анджело ди Тоди, для которого он решал правовые вопросы и который, по обыкновению, живал здесь, когда бывал в Риме483. Затем, уехав с миссией во Фландрию в 1547–1548 годах, Паллантьери не мог уже уследить за домом. После возвращения судье пришлось плести интриги, чтобы выпроводить оттуда двух нобилей, Антимо и Онорио Савелли, причем второй был тем самым феодальным магнатом с тяжелыми кулаками, против которого в 1566 году Паллантьери будет вести процесс из‐за бесчисленных насильственных преступлений484. В начале понтификата Юлия III, Анджело и два его сына были убиты, а Паллантьери отправился в Тоди как следователь курии485. Когда следствие в Тоди подходило к концу, Алессандро полностью выкупил дом, а также прикупил и соседний, причем на украшение жилища деньги у него будут литься рекой. На суде его верный нотарий-секретарь, Агостино Меруло, оценил те расходы в 4000 скудо, сумму достаточную, чтобы возбудить интерес у судий486. Сам бывший прокурор с напускной скромностью признавал в суде, что потратил «несколько сотен»487. Паллантьери, несомненно, выложил больше и одним махом, ведь еще до смерти папы Павла III в 1549 году законник принимал у себя понтифика и его двор488.

Летом 1548 года, только возвратившись из Фландрии, Паллантьери впервые заметил Лукрецию489. Она была тогда совсем молоденькой девушкой, почти ребенком: «Мне было тринадцать, почти четырнадцать»490. Стоял июнь, приближался день Св. Иоанна Крестителя, день летнего солнцестояния (24 июня). Лукреция так вспоминала об этом:

Я жила в доме отца и иногда поднималась на крышу полить травы, и Мессер Алессандро Паллантьери, живший тогда через улицу от нас, как он живет и сейчас, стал разглядывать меня из окна и заговаривать со мной, произнеся: «Хотите, я приду вам помочь?» – и далее в том же роде. Я не обращала на него внимания, поскольку не хотела соглашаться и принимать его знаки внимания491.

Зачин был непринужденным, но вскоре ухаживания судьи приняли назойливый характер.

И этот мессер Алессандро начал безумствовать. Так, по вечерам, когда смеркалось, он прямо из своего дома бросал камни в наше окно и поднимал грохот, который слышал весь квартал. И с самого начала он заигрывал со мной492.

Вскоре Паллантьери стал давить на Адриану, пугая ее и угрожая своим влиянием в Риме. Тогда он был всего только должностным лицом, а именно судьей в уголовных судах. Но Алессандро стращал ее своим грядущим возвышением. Вновь послушаем Лукрецию:

Мессер Алессандро ненадолго затаился, а потом стал говорить с моей матерью. Он был у окна у себя дома, а моя мать в своей комнате напротив. Насколько я знаю с ее слов, он говорил с ней, убеждая позволить ему прийти в наш дом поговорить со мной. Она не хотела соглашаться. А он злился и поносил ее. Помимо прочего, я слышала однажды, когда мессер Алессандро говорил с моей матерью об этом и бранил ее, моя мать спросила его: «Вы что, станете когда-нибудь губернатором Рима?» Он же ответил ей: «Может, я и не стану губернатором Рима, но я умею добиваться своего». Оба они к концу разговора были порядком разгневаны. И так продолжалось около года, как говорила мне моя мать493.

Давление на Адриану все усиливалось. Паллантьери бросал камни в окна ее спальни, грозился и приходил барабанить в дверь Грамаров. «Иногда моя мать сидела возле двери и