Богоматерь цветов - Жан Жене

И потом, в сущности, нужно ли так прямо говорить о себе? Мне гораздо больше нравится описывать себя в ласках, которые я приберегаю для своих любовников. Еще немного, и этот новый Жан . стал бы Миньоном. Чего ему недоставало? Когда он с сухим звуком выпускает газы, он делает полуприсед, не вынимая рук из карманов и немного поворачивая туловище, как бы завинчивая его. Это движение моряка за штурвалом. Он воссоздает Миньона, в котором мне среди прочего нравилось вот что: когда он напевал мелодию явы, он делал танцевальное па и поднимал руки перед собой, как бы обнимая талию партнерши (по желанию он делал эту талию тоньше или толще, разводя или сводя свои всегда подвижные руки); казалось еще, что он сжимает чувствительный руль велосипеда на почти прямой трассе; а еще он казался возбужденным боксером, отражающим ловкими и уверенными движениями рук удары в печень; это движение было свойственно также многочисленным героям, которыми вдруг становился Миньон, и всегда оказывалось, что его жест наиболее точно символизировал самого изящного самца. Он делал те волшебные жесты, благодаря которым мы оказываемся у них на коленях. Крутые жесты, которые пришпоривают нас и заставляют стонать, как тот виденный мною город, чьи бока кровоточили жидкой массой движущихся статуй, приподнятых дремотой, статуй, марширующих в едином ритме. Батальоны-сомнамбулы продвигаются по улицам, как ковер-самолет или колесо, проваливающееся и подскакивающее в согласии с медленным тяжелым ритмом. Их ноги спотыкаются об облака: тогда они пробуждаются, но офицер произносит слово: они засыпают вновь и во сне отбывают, а на их сапогах, тяжелых, как пьедестал, переливается пыль. Подобные Миньонам, прошедшим сквозь нас, далеким на своих облаках. Единственное их отличие - это стальные бедра, которые никогда не позволят им превратиться в гибких и изворотливых "котов". Я восхищен тем, что сутенер Хорст Вессель, говорят, дал жизнь легенде и народному плачу.

Невежественные, оплодотворяющие, как золотой дождь, они обрушились на Париж, который всю ночь унимал биение своего сердца.

Мы же дрожим у себя камерах, поющих и стенающих от навязанного им наслаждения, потому что при одной только мысли об этом гульбище самцов мы кончаем, как если бы нам было дано увидеть гиганта с раздвинутыми ногами и напряженным членом.

Миньон около трех месяцев находился в тюрьме, когда - в то время я часто встречал малолеток с лицами, казавшимися мне, несмотря на их молодость, волевыми, суровыми, резче оттеняющими дряблость моих бедных белых телес, которые уже ничем не напоминают мне беспощадного колониста из Меттрей, хотя я без труда узнаю их, и боюсь их -он спустился в комнату свиданий. Там молодой человек рассказал ему про Нотр-Дам-де-Флера. То, о чем я поведаю вам от начала и до конца, Миньон собирал по разным источникам, узнавал из слов, -тайком произнесенных за сложенной веером ладонью, в течение целого ряда свиданий. За всю свою удивительную жизнь Миньон, зная обо всем, никогда ни о чем не узнает. Поскольку ему останется неизвестным, что Нотр-Дам - это его сын, он не узнает, что в той истории, которую рассказывает ему паренек, Пьерро Корсиканец, - это Нотр-Дам, взявший себе прозвище, чтобы торговать, наркотиками. Итак, Нотр-Дам находился у паренька, который будет рассказчиком, когда на лестничной площадке остановился лифт. Звук его остановки обозначил мгновение, начиная с которого нужно было смириться с неизбежным. Шум останавливающегося лифта заставляет учащенно колотиться сердца тех, кто слышит его, словно звук, забиваемых вдалеке гвоздей- Он делает жизнь бьющейся, как стекло. В дверь позвонили. Звонок звучит не столь фатально, как лифт; отчасти он возвратил чувство уверенности в себе, ощущение обыденности. Если бы после шума лифта ничего больше не послышалось, то парнишка и Нотр-Дам умерли бы от страха. Дверь открыл паренек.

- Полиция! - сказал один из двух мужчин, отворачивая известным вам жестом лацкан пиджака.

Образ фатального для меня теперь - это треугольник, который составляют три человека с повадками слишком банальными, чтобы не внушать опасений. Предположим, я поднимаюсь по улице. Все трое находятся на тротуаре слева, где я пока что их не видел. Но они меня уже заметили: один переходит на правый тротуар, второй остается на левом, а последний слегка замедляет шаг и образует вершину треугольника, в котором я вот-вот окажусь: это Полиция.

- Полиция.

Он прошел в прихожую. Пол был полностью укрыт ковром. Чтобы согласиться привнести в свою будничную жизнь - где шнуруют башмаки, пришивают пуговицы, удаляют угри с лица - приключения в духе детективного романа, в каком-то смысле нужно самому обладать душой, свойственной феям. Полицейские шагали, сжимая в карманах пиджаков револьверы со взведенными курками. В глубине квартиры, над камином, возвышалось огромное зеркало, обрамленное хрустальным рокайлем со сложным рисунком граней; несколько кресел, обитых желтым шелком, располагались без всякой системы. Шторы были задернуты. Свет падал от небольшой люстры: был полдень. Полицейские чуяли криминал - и были правы, поскольку квартира воспроизводила спертую атмосферу комнаты, в которой Нотр-Дам, задыхаясь, со скованными учтивостью и страхом движениями, удавил старика. На камине напротив них стояли розы и аронники. Так же, как и у старика, полированная мебель являла лишь изгибы, из которых свет, казалось, скорее исходил, чем опускался на них, - словно на ягодах винограда. Полицейские продвигались вперед, и Нотр-Дам наблюдал, как они движутся в жуткое безмолвие, подобное вечному безмолвию неведомых пространств. Они двигались, как и сам он, в вечность.

Они попали в самую точку. Посреди комнаты на большом столе, прямо на красном бархатном ковре, было распластано большое обнаженное тело. Нотр-Дам-де-Флер, стоя подле стола, внимательно смотрел на подходивших полицейских. Одновременно с тем, как их посетила тяжеловесная мысль об убийстве, мысль о том, что это убийство было ненастоящим, уничтожала убийство; чувство досады от такой посылки, досады от ее абсурдности и возможности -ненастоящее убийство - привело полицейских в замешательство. Было совершенно ясно, что труп здесь никто не расчленял. Печатки у полицейских были из настоящего золота, узлы на галстуках -подлинные. Как только - и перед тем, как - они очутились у края стола, они ясно увидели, что труп был восковым манекеном, какие используют портные. Однако мысль об убийстве спутала простые условия задачи. "Я по твоей роже вижу, на что ты способен". Это сказал Нотр-Даму полицейский постарше, потому что лицо Нотр-Дам-де-Флера - это лицо такое лучезарно чистое, что у всякого сразу же возникала мысль, будто оно фальшиво, что этот ангел должен быть двуликим, состоящим из пламени и дыма, потому что каждый хоть раз в жизни имел случай сказать "В тихом омуте черти водятся" и желает любой ценой оказаться хитрее, чем судьба.

Итак, поддельное убийство подчиняло себе все происходящее. Полицейские искали только кокаин, который разнюхал у парня какой-то стукач.

- Выкладывайте наркотики, быстро.

- У нас нет наркотиков, начальник.

- Давайте быстрее, мальчики; иначе мы вас задерживаем и производим обыск. Вам же будет хуже.

Парнишка поколебался секунду, три секунды. Он знал методы полицейских и знал, что попался. Он решился.