Большой театр. Культура и политика. Новая история - Соломон Волков

По всему этому Ленин решил жестко сузить влияние Пролеткульта. Для этого он выбрал тот момент, когда в Москве в 1920 году собрался I всероссийский съезд Пролеткульта. Ленин вызвал к себе Луначарского и приказал ему выступить на этом съезде с недвусмысленными указаниями о полном подчинении Пролеткульта Наркомпросу.

Казалось бы, Луначарскому как руководителю Наркомпроса это должно было прийтись по душе, но, как это часто бывает, вмешались личные мотивы.

Луначарский был давним другом Богданова и считал себя во многом его учеником. Сказав Ленину, что он выступит решительно, Луначарский своего обещания не сдержал: “Речь, которую сказал на съезде, я средактировал довольно уклончиво и примирительно. Мне казалось неправильно идти в какую-то атаку и огорчать собравшихся рабочих”[269].

Узнав об этом, Ленин пришел в ярость. Он вызвал к себе Луначарского и, как тот вспоминал позднее, “разнес” его. Чтобы исправить ситуацию, Ленин срочно организовал несколько специальных заседаний Политбюро партии, посвященных этому вопросу.

Любопытно отметить, что на этих заседаниях чаще всего брали слово Ленин и Сталин – по девять раз каждый[270]. Вызванные на эти заседания Политбюро руководители Пролеткульта пытались отстоять былую независимость их организации от государства и партии, но тщетно. Это было началом конца Пролеткульта.

Богданов и его союзники в Пролеткульте навсегда потеряли свои руководящие позиции, чего и добивался Ленин. Богданов полностью ушел в науку и впоследствии стал директором основанного им Института переливания крови. Там Богданов ставил рискованные эксперименты по омоложению с помощью переливания крови от молодых доноров к пожилым пациентам. Партийная верхушка этими опытами очень увлекалась; известно, что такое переливание было сделано Марии Ульяновой, самой младшей сестре Ленина, и нескольким наркомам. Для самого Богданова эти опыты закончились трагически: в 1928 году он погиб, поставив такой эксперимент на самом себе.

* * *

Казалось бы, с устранением Пролеткульта с политической сцены Большой театр мог вздохнуть с облегчением. Но этого не произошло. Массированные атаки на него продолжались и в последующие несколько лет. Само его существование несколько раз оказывалось под вопросом.

Мы можем смело сказать, что это время, вплоть до 1924 года, было для Большого самым опасным и страшным за всю его историю.

Да, Пролеткульт утерял свои некогда мощные позиции и свой авторитет. Но многие его идеи сохранили свое влияние, тем более что эти идеи разделяло немалое число большевистских лидеров, среди них и сам Ленин. Будучи политическим противником Пролеткульта, Ленин в вопросах культуры был в значительной степени его симпатизантом.

Как мы теперь понимаем, Ленин хотел сокрушить Пролеткульт в первую очередь потому, что боялся его устремлений к созданию независимой от партии и государства властной структуры. Он также скептически относился к утопическим аспектам идеи пролетарской культуры. Ленину как политику-практику было важно как можно быстрее создать из наиболее продвинутых элементов рабоче-крестьянской массы надежную опору большевистского режима.

Для объяснения воззрений Ленина на роль культуры в коммунистической России чрезвычайно важны воспоминания немецкой коммунистки Клары Цеткин. Ее беседа с Лениным состоялась в Кремле в 1920 году и была опубликована четыре года спустя.

Ленин пожаловался Цеткин, что многомиллионному населению страны “недостает самого элементарного знания, самой примитивной культуры”[271]. Цеткин, будучи правоверной пролеткультовкой, пыталась возражать: “Товарищ Ленин, не следует так горько жаловаться на безграмотность. ‹…› Она предохранила мозги рабочего и крестьянина от того, чтобы быть напичканными буржуазными понятиями и воззрениями”[272].

Ленин был согласен с Цеткин (а значит, и с Пролеткультом) в том, что в период борьбы за власть безграмотность была даже полезной, ибо помогла разрушить старый государственный аппарат. Но он возражал немецкой коммунистке в главном: безграмотность становится огромной помехой, когда от разрушения надо переходить к строительству нового общества. Именно поэтому, считал Ленин, надо сконцентрироваться на пропаганде культуры среди самых широких масс: “В то время как сегодня в Москве, допустим, десять тысяч человек, а завтра еще новых десять тысяч человек придут в восторг, наслаждаясь блестящим спектаклем в театре, миллионы людей стремятся к тому, чтобы научиться по складам писать свое имя и считать…”[273]

* * *

После смерти Ленина в 1924 году появилась огромная агиографическая литература – тысячи книг и статей, в которых был создан житийный образ Ленина-гуманиста, друга детей и покровителя культуры. Имидж Ленина как прекраснодушного идеалиста, влюбленного в искусство, почти немецкого романтика XIX века, был крепко вбит в сознание не одного поколения советских людей.

В частности, все мы знали наизусть знаменитую цитату из мемуарного очерка “В.И.Ленин” пера Максима Горького, где приводился отклик вождя революции после прослушивания музыки Бетховена: “Ничего не знаю лучше «Appassio-nata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!”[274]

На этом высказывание Ленина обыкновенно обрывалось, хотя наиболее информативная его часть следовала далее: “Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно…”[275]

Горький, которого с Лениным связывали многолетние отношения дружбы-вражды, дал нам в своем очерке беспрецедентный портрет с натуры большого политического лидера. Это маленький шедевр исключительной сложности и нюансированности, при всем его внешне почтительном тоне.

В частности, в вышеприведенном отрывке Ленин предстает неким двуликим Янусом: ему хотелось бы слушать музыку “каждый день”, но он не может позволить себе этого, дабы сохранить способность “бить по головкам, бить безжалостно”.

В этом поразительном противоречии следует разобраться подробнее, ибо именно от Ленина, и никого иного, зависела судьба Большого театра в тот период.