Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

В тот день меня навестила мама. Она была лишь частичкой длинной вереницы посетителей. Меня навестила моя бывшая начальница, проповедница из «Христианской науки», гулявшая со мной по лужайке и говорившая про пар, поднимавшийся с земли, что библейский пар есть заблуждение и что вся моя беда в том, что я верю в пар, а когда разуверюсь в нем, он исчезнет и я пойму, что всегда была здорова. Пришел и мой школьный учитель английского, который пытался научить меня играть в «Скраббл», думая, что сможет заново пробудить во мне интерес к словам. И сама Филомена Гини, совсем не довольная тем, что делали врачи, и говорившая им это в глаза.

Я ненавидела все эти посещения. Я сидела в нише или у себя в палате, когда входила улыбающаяся сестра, возвещая о прибытии того или иного посетителя. Однажды ко мне привели даже настоятеля унитаристской церкви, которого я едва выносила. Он все время ужасно нервничал, и, как мне показалось, думал, что я совсем рехнулась, поскольку заявила, что верю в ад, что некоторым людям вроде меня приходится жить в аду, чтобы скомпенсировать его отсутствие после смерти. Ведь они не верят в загробную жизнь, а после смерти каждый проходит через то, во что он верил.

Я ненавидела эти посещения, постоянно чувствуя, что каждый из навещавших меня сравнивал мою полноту и обвисшие волосы с тем, как я выглядела раньше, и с тем, какой бы он хотел меня видеть, и знала, что все они уходили расстроенными.

Мне казалось, что если они оставят меня в покое, я смогу обрести душевное равновесие.

С мамой было хуже всего. Она никогда меня не ругала, но постоянно печальным голосом умоляла сказать ей, что же она сделала не так. Ей казалось, врачи считали, что она что-то сделала не так, поскольку задавали ей массу вопросов о том, как меня приучали к горшку, которым я прекрасно научилась пользоваться в очень раннем возрасте, не доставляя ей вообще никаких хлопот.

В тот день мама принесла мне розы.

– Прибереги их для моих похорон, – отрезала я.

Лицо ее сморщилось, словно она вот-вот заплачет.

– Но, Эстер, разве ты не помнишь, какой сегодня день?

– Нет. – Я подумала, что, может, нынче день Святого Валентина.

– Сегодня твой день рождения.

И вот тут-то я швырнула розы в мусорную корзину.

– Она поступила глупо, – сказала я доктору Нолан.

Доктор Нолан кивнула. Казалось, она поняла, что я имела в виду.

– Ненавижу ее, – заявила я и замерла в ожидании удара.

Но доктор Нолан лишь улыбнулась мне, словно услышала что-то очень для себя приятное, и ответила:

– Похоже, что да.

– Сегодня вам везет.

Молоденькая сестра убрала поднос с завтраком и оставила меня лежать завернутой в белое одеяло, как пассажира лайнера, дышащего на палубе свежим морским воздухом.

– Почему это?

– Ну, не уверена, можно вам говорить или нет, но сегодня вас переводят в «Бельсайз». – Сестра выжидающе посмотрела на меня.

– В «Бельсайз», – повторила я. – Мне туда нельзя.

– А почему?

– Потому что я не готова. Я еще недостаточно поправилась.

– Ну конечно, достаточно. Не волнуйтесь, вас бы не переводили, если бы вы недостаточно поправились.

После ухода сестры я попыталась разгадать этот новый ход доктора Нолан. Что она стремилась доказать? Мое состояние не изменилось. Ничего не изменилось. А «Бельсайз» считался лучшим из всех корпусов. Оттуда люди возвращались на работу, на учебу и домой.

В «Бельсайзе» будет Джоан. Джоан с ее книжками по физике, клюшками для гольфа, бадминтонными ракетками и голосом с придыханием. Джоан, обозначающая пропасть между мной и почти выздоровевшими. Как только ее перевели из «Каплана», я следила за ее делами по доходившим до меня больничным слухам.

Джоан отпускали на прогулки и в город по магазинам. Я собирала все добрые вести о Джоан в маленький горький комок, хотя выслушивала их с наигранной радостью. Джоан была улыбающимся двойником меня самой в лучшие времена, созданным специально для того, чтобы преследовать и мучить меня.

Возможно, Джоан уже выпишут, когда я попаду в «Бельсайз». Там, по крайней мере, я смогу забыть о шоковой терапии. В «Каплане» многие женщины прошли через такие сеансы. Я сразу их отличала, поскольку им не приносили завтрак вместе с остальными. Им проводили сеансы шоковой терапии, пока мы завтракали у себя в палатах, а потом они приходили в холл, тихие и пришибленные, и сестры вели их под ручки, как детей, и завтрак свой они съедали в холле.

Каждое утро, когда я слышала, как в дверь стучит сестра с подносом, я ощущала огромное облегчение, зная, что в этот день опасность минует меня. Я не могла понять, почему доктор Нолан говорила, что во время шоковой терапии засыпаешь, если сама ее не проходила. Откуда ей знать, что человек просто выглядел спящим, в то время как внутри его раздирали электрические разряды и адский шум?

Из конца коридора раздавалась фортепианная музыка.

За ужином я сидела тихо, слушая болтовню обитательниц «Бельсайза». Все они было модно одеты и тщательно накрашены, а некоторые из них были замужем. Кто-то ездил за покупками в город, кто-то навещал друзей, и в течение всего ужина они обменивались впечатлениями и шутками, понятными только им одним.

– Я бы позвонила Джеку, – говорила женщина по имени Диди, – вот только боюсь, что его не окажется дома. Однако я знаю, куда ему можно позвонить и где его наверняка можно застать.

Сидевшая за моим столом низенькая, живая блондинка рассмеялась.

– Сегодня я почти заманила доктора Лоринга туда, куда мне хотелось. – Она таращила свои голубые, чуть навыкате, глаза, словно кукла. – Я бы не возражала сменить старика Перси на более новую модель.

На другом конце комнаты Джоан с огромным аппетитом жадно поглощала консервированную ветчину с жареными помидорами. Она, казалось, превосходно чувствовала себя в кругу этих женщин и относилась ко мне холодно, с легким высокомерием, словно к дальней знакомой из низших слоев общества.

Сразу после ужина я отправилась в постель, но потом услышала бренчание рояля и представила себе Джоан, Диди и Лубелль, эту блондинку, и всех остальных, смеющихся и за глаза сплетничающих обо мне в гостиной. Они хором толковали о том, какой ужас, что особы вроде меня оказываются в «Бельсайзе», ведь им самое место в «Уаймарке».

Я решила положить конец их болтовне и сплетням. Небрежно набросив на плечи одеяло, словно палантин, я побрела по коридору на яркий свет и веселый шум.

Остаток вечера я слушала, как Диди наигрывала на рояле песни собственного сочинения, в то время как другие женщины играли в бридж и болтали, прямо как в студенческом общежитии, вот только большинство из них уже лет десять как вышли из студенческого возраста.