Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)

– Ой, отпусти, задушишь!

– У тебя что, турбукулез? – удивленно спросил Костик.

Анька кашляла и хохотала:

– Угу. Турбукулез и острый недоедоз. Кормить будете?

– А Лидка мне, знаешь, что подарила? – шепнул он Аньке. – Она мне подарила чашку с блюдцем и ложку с буржуйским гербом. Сказала: ложка чистое серебро – все болячки в воде убивает, а чашка какая-то царская и стоит чуть не мульйон. А картинка на ней девчачья. Анька, ну что это за подарок? Лучше бы мороженого принесла!

– Не ворчи! Она тебе приданое собирать начинает. Будешь ты завидный жених – станешь девчонок из царской чашки поить, а они подумают, что у тебя целый сервиз и замуж попросятся!

– Да ну! А вдруг попадется такая вредина, как Лидка! Не хочу!

Фира беспрестанно подкладывала Аньке куски покрупнее и походя целовала:

– Бледная какая, худая совсем. Ты хоть там, в своем общежитии, питаешься?

– Питаюсь, мам, не наваливай, я лопну скоро.

Аня отодвинула едва начатую еду.

– Не могу больше. Объелась.

– Давайте играть! – предложил Котя. – Чай и лото!

– Слово именинника закон, – согласился Ваня.

Со стола снесли тарелки, вытряхнули на галерее скатерть и разложили фрукты, пирог и карточки. Котьке подали чай в новой фарфоровой чашке.

– Пусть Лидка кричит, – закомандовал Костик.

Лидка хмыкнула:

– Ну держитесь, босяки! – Она затарахтела как пулемет, без пауз и передышки:

– Барабанные палочки! Слободка! Тудой-сюдой!

– Я не понимаю и не успеваю, – заканючила приглашенная Поля.

– Не играй с нами! Это взрослая игра, – отрезала Лида.

Котя зашептал подружке:

– Бестолковая, барабанные палочки это одиннадцать, слободка – пятнадцать, трамвай такой туда ходит. Тудой-сюдой – шестьдесят девять.

– Почему? – громко удивилась Поля.

Лида прыснула, Фира покраснела. Котя бодро отрапортовал:

– А одинаково: как ни крути, шо тудой, шо сюдой.

Женька радостно завопила:

– Хата! (на ее карточке осталась незакрытой в линии всего одна цифра.) Лида недовольно хмыкнула и сбросила пригоршню бочонков в мешок. Оставила один и огласила:

– Жиды на молитве!

За столом повисла тишина. Дети замолкли и оглянулись на маму. Фира окаменела.

– Лидия Ивановна, потрудитесь называть цифры!

– Да ладно тебе, все так говорят!

– У нас в доме так не говорят!

– Ой, можно подумать, – фыркнула Лида, – или мы не православные уже?

– Мы атеисты вообще-то, – отозвалась Аня с вызовом.

– Я – католичка – гордо откликнулась Поля.

Ваня стукнул по столу:

– А ну прекратить митинг и агитацию! Кстати, я выиграл.

– А «на молитве» это сколько? – громким шепотом переспросила Поля.

– Тридцать три, Полиночка.

Пока Поля задумчиво чертит в воздухе пальчиком две невидимые тройки, Фира смотрит на нее не отрываясь – эта рыжая девчонка так ладит с ее сыном. Неужели будет как у них с Беззубом?

Чай допили, хитрая Лидка уехала в свои профессорские, хоть и уплотненно обрезанные, но хоромы на Княжеской. Анька вместе с Женькой перетирали свежевымытую посуду.

– Боже, как дома хорошо! – вздохнет Анька и снова закашляется. Она машинально прикроет рот полотенцем.

– Да что за зараза такая!

Фира метнется к ней со стаканом воды и, когда Анька отнимет полотенце от губ, увидит кровь. Она пошатнется, но удержится и в обморок не завалится.

– Как давно?

– Что давно?

– Как давно кровью харкаешь?

– Да не харкаю я. Просто кашляю. Ну было пару раз. Потом прошло. – Анька покрылась испариной.

– Мам, не пугай меня.

– Не пугай?! Аня – это чахотка, туберкулез! Ты остаешься дома!

– Мама, ты чего? Если это туберкулез, я ж вас всех заражу… – Анька осеклась. – Если уже не заразила… Я домой. Завтра к врачу пойду.

– Завтра мы утром приедем и отвезем тебя к врачу. – Фира обняла длиннющую худющую Аню, и та разрыдалась ей в плечо. Фира гладила ее по спине долго-долго и все шептала и шептала что-то ласковое, неуловимое.

Их обеих сжимала в своих каменных объятиях Женька и тоже плакала.

– Мам, ты опять на идише говоришь, непонятно же, – оторвалась Женька от рыдающей парочки.

– Женя, замолчи свой рот. Спать иди!

– Анечка! Анечка! – На пороге стоял зареванный Котя. В руке он держал серебряную ложечку с фамильным гербом Ланге.

– Анечка, на!

Он сунул ей ложку, обхватил за талию и горько зарыдал:

– Анечка, я тебя больше всех люблю! Не умирай, пожалуйста! Эта ложка, она все бактерии убивает! Ты ей все размешивай, пожалуйста! Может, надо ее во рту держать?

Анька хохотала и размазывала слезы по лицу.

– Котька! Я не сдохну! Буду ложку сосать, на солнце ходить. В Одессу все лечиться едут, а мы тут живем. Разберемся. Мне еще на свадьбу твою надо посмотреть. Хочу видеть, кого ты охмуришь.

За двадцать один год супружеской жизни Фира как настоящая одесская хозяйка разработала собственный свод ритуалов и рецептов на все случаи жизни. Самым эффективным средством в любой невыносимой жизненной ситуации была трудотерапия. Тут она была совершенно согласна с мадам Гордеевой. Еще в далекие времена погрома девятьсот пятого та присоветовала ей в больнице:

– Главное – что-то делай! Хоть в жопе ковыряйся! Но делай!

Вот и сейчас, приговаривая, как заклинание, прибаутку Фердинандовны, она, всхлипывая, перемывала посуду, обдавая ее кипятком. В кастрюле рядом кипели полотенца и скатерть.

Ваня сидел с листком бумаги и писал список. У него был свой способ успокоиться – представить самое страшное и найти пути решения при всех раскладах. Но сегодня самое страшное он проговорить отказался. В списке, опережая время, выстраивалась простейшая блок-схема-алгоритм: если да – то, если нет – то.

Рядом он выводил список знакомых через знакомых, кто был бы близок к фтизиатрии. Начиная от Гордеевой, заканчивая знакомыми инженерами и их семьями.

Все, что он читал и знал о чахотке, было хаотичным и пугающим. От высокой смертности до робких успехов диетологии и солнечных ванн.

– Я не переживу второй смерти за год. Слышишь? – сказала Фира и ушла в спальню.

Утром они приехали в студенческое общежитие. Ваня зашел за вещами. Господи… Полутемный цоколь. В углу возле самой Анькиной кровати полстены в черной плесени. Анька покашливала: – Та тут раньше больше было. Но как дождь пройдет, опять все намокает и цветет.