Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)

За пять часов до этого, ранним утром 7 февраля 1920 года войска Красной армии войдут в Одессу. Одним из первых ворвется и захватит станцию Одесса – Товарная Григорий Котовский. Эта станция расположена всего в паре кварталов от Мельницкой и еще ближе к Дашковским дачам. Анюта Беззуб, покашливая и шмыгая носом, возвращаясь домой после бесконечной ночи в порту, увидит, как герой революции братается на Алексеевской площади с Мойшей Вайнштейном.

Она с восторгом обратится к Мойше: – Я думала, ты бандит, а ты – революционер!

– А в чем разница? – ляпнет Мойша и усмехнется: – А как же! я в подполье был. Маскировался. Только никому не слова. А теперь мы развернемся!

Он действительно развернется, а затем срочно свернется. Новая власть вначале заручилась поддержкой одесских налетчиков, но не пройдет и месяца, как Губревком, путаясь в цифрах (от двух до сорока тысяч зарегистрированных бандитов), объявит, что «всех, кто будет заниматься грабежами при Советской власти, беспощадно расстреляют. На действия прошлого времени – царизма и деникинщины – этот приказ не распространяется».

Ваня дождется, пока Анюта выйдет к завтраку, и отзовет ее на разговор:

– А ну-ка, голуба моя, что пятнадцатилетняя девица забыла в порту?

– Я… я рисовать ходила.

– Ночью? Под обстрелом? К солдатам?

Ваня заводился.

– Я был уверен, что ты спишь в своей кровати! Мне еще шлюхи портовой дома не хватало! Лавры Голомбиевской спать не дают? Так она – элита, на дому принимает! Сутенерам не платит! А ты что? Хочешь, чтоб над тобой матросня пьяная надругалась и там же, в порту, притопила?

Аня пошла красными пятнами:

– Да я!.. Да вы!.. Да ты что! Да я никогда!..

– Ага! А от сифилиса такой чудный римский носик гниет и проваливается, как у черепа, ты анатомический рисунок проходила, можешь представить!

– Папа, да ты что!!!! Я в революционном подполье! Я новый мир строю!

Ваня побагровел:

– Не сметь! Хватит мне одного революционера в семье! Совсем распустились! Любишь рисовать? Сиди картинки рисуй! На курсы пойди, образование получи! Хочешь свобод дамских – иди работай! В революции она мне играть будет! Выпорю и не посмотрю, что барышня!!!

Анька зашлась приступом кашля до синевы.

Ваня приложил ей руку ко лбу:

– Да у тебя же жар! Ира! Срочно в аптеку! Анька горит!

Он уложит революционерку, выйдет в коридор и вытащит из-под лавки ее ботинки. Подошва совсем тонкая стала – как она в них по морозу гоняет? Ботинки были мокрыми насквозь, и у Вани защемило сердце от нежности и боли. Господи, ну почему, за какие грехи? Ну почему мои дети не хотят просто учиться, просто влюбляться, жениться и жить счастливо? За что и зачем они все время сражаются? Мало нашей семье независящих от нас бед – революций, забастовок, погромов, войн, грабежей? Хоть тут, в глухом углу на Мельницкой, будет мир и покой?

Ира придет из аптеки, он наклонится и расшнурует ее обувь – тоже пора менять. Подержит в руках замерзшие ступни. Фира замрет на лавочке от удовольствия и зажмурится:

– Хоть дома все хорошо. А то опять грабеж на Степовой. Хоть бы какая власть наконец-то установилась, все спокойнее будет.

Ее желание исполнится. Но советская власть устроит собственный грабеж – официальный и организованный. Аня, к большому неудовольствию родителей, станет рупором революции – выиграет конкурс Агитпрома на тематические листовки: выполняй разверстку, отбирай земельные излишки, реквизируй инвентарь, лови дезертира, гони в шею петлюровских шептунов и т. д. Вместе с победой она получит гонорар и рабочее место. Вместо последнего года обучения в гимназии Анька станет вести колонку с карикатурами в новоиспеченной советской газете «Станок» и учиться в «Первой пролетарской студии», которая еще в прошлом году называлась школой рисования и живописи. Ее рекламные объявления и афиши для синематографа буду пользоваться большим спросом, равно как и новые идеологически выдержанные фантики для старых конфет экспроприированной фабрики братьев Крахмальниковых.

Юная студентка съедет в общежитие к подругам. Зарабатывать в семье Беззуба умели решительно все, равно как и тратить. Вместо быта и готовки она предпочитала обедать в «Фанкони» на углу Екатерининской и Ланжероновской, чтобы своим пролетарским огнем зажечь это буржуйское заведение. Правда, проклятущий кашель третий месяц не давал покоя. Простуда, подхваченная в ночном порту, никак не заканчивалась.

Между едой и зарисовками Аня отлично «грела уши», прислушиваясь к многочисленным спекулянтам и валютчикам, потому что их Ревком приравнял к контрреволюционерам.

Благодаря добытой ею информации чекисты 1 марта провели грандиозную облаву в «Фанкони» и окрестностях, накрыв и подпольную валютную биржу, и центр заказа и сбыта фальшивых денег и документов – пропусков, мандатов, справок. Задержали массово больше тысячи человек. Анька, подававшая сигналы у окна, вдруг увидела в толпе, которую стали выстраивать вдоль улицы, Мойшу Вайнштейна. Она бросилась к руководителю операции:

– Отпустите Михаила! Это ошибка! Он личный друг Григория Котовского! Он в глубоком подполье, на задании!

Ее как проверенного товарища послушают. Мойша спасется от расстрела на месте.

Весной 1920-го, пока Анька будет бороться пером и кистью с врагами Родины, истерзанные голодом и тифом отряды УГА перейдут на сторону красных. И Нестор снова вернется в Одессу. Революционная добавка к имени – «Червона украинская галицкая армия» не поможет: союз большевиков и галичан оказался очень коротким и драматично предсказуемым.

– В госпитале у мамки шушукаются, – сказал Петька Нестору, – что всех ваших выздоравливающих отправляют на фронт в разные части, а некоторых вообще вывозят и стреляют.

– А в некоторых стреляют каждый вечер на улице, – огрызнулся Нестор, ставший за пару лет не просто подкованным, а экспертом по части импровизаций.

Иван Несторович присел за стол.

– Нестор, послушай, у меня муторно на душе. Я видел у нашего депо такое, что спать по ночам не могу. Не верь большевикам. Уходи из города. Выезжай на Западную Украину, в Польшу. Хочешь, в Америку на корабле. И в одиночку. Ваших ловят. Ловят и отстреливают.

Ну конечно, кто в семнадцать лет верит нудному папе-инженеру? И Нестор не поверил. Он ходил по квартирам, где прятались его новые боевые друзья, посещал страждущих собратьев в госпиталях и снова пошел по знакомым бабам. Его пламенные речи разожгли не одно сердце и собрали целый «Комитет украинок», которые посещали госпитали с домашними обедами для раненых соотечественников.

Нестор заскочит домой: до Товарной станции – рукой подать, а в Одессе весна в разгаре, абрикосы в молдаванских дворах цветут и пахнут так, что голова кругом.

– Там заварушка нехорошая в Тирасполе – часть наших хлопчиков перешла опять к Украинской народной республике. Надо уезжать. Нам теперь здесь веры нет. Во Львов отбываем вечером. Спасибо, хоть отпускают. Телеграфирую оттуда. – Нестор обнимет Фиру, и она крепко-крепко вцепится в его пропахшую по5том и махоркой шинель.