Далекие берега. Навстречу судьбе - Ромэн Сарду

Гудрич пожал плечами.

— А как ты можешь сейчас в этом убедиться, мадам Гудрич? Положив руку ей на лоб? Попросив ее высунуть язык?

Марсия Гудрич, в свою очередь, пожала плечами:

— Ты так говоришь, потому что у нее хорошенькая мордашка, вот и все. — И добавила высокомерным тоном, не терпящим возражений: — Ты всего лишь мужик.

Кен улыбнулся и успокоил Шеннон:

— Не бойся, мадам Гудрич постоянно ворчит, но по сути она милая мышка. Кстати, Марсия, объясни ей, как надо работать. Шеннон, я начну тебе платить с того дня, когда ты сможешь делать все.

— Понимаю, мсье.

Весь день по распоряжению Марсии Гудрич Шеннон пришивала инициалы на рубашку, переделывала галуны на двух кожаных рукавах, придавала форму треуголкам, выводила пятна крови на мундирах пехотного полка, обновляла карманы фланелевых камзолов.

Шеннон удивила неорганизованность Гудричей, которые тратили намного больше времени на поиски подходящей пуговицы, ниток или каймы, сваливая друг на друга вину за ошибки, чем на собственно работу.

Когда Шеннон заметила, что наступает вечер, она воскликнула:

— Я должна уходить!

Кен Гудрич вернул ей билль Джона Хиггинса, внизу которого поставил свою подпись, и на прощание сказал, все так же прибегая к образам животного мира:

— Приходи завтра, маленькая птичка.

— Спасибо, мсье. Спасибо, мадам. Да благословит вас Господь.

Когда Шеннон вышла на улицу, ее охватил такой же страх, как и утром: она боялась потеряться в огромном Лондоне. Дождь закончился, но на улицах по-прежнему было грязно.

Шеннон спустилась по Кленкервелл-стрит и вскоре вышла к реке Флит.

Здесь Флит уже не несла светлые воды, орошавшие луга Хампстеда и Кентиштауна. В этом месте зловонный приток Темзы, в которую он впадал около Блэкфриара, превратился в сточную канаву под открытым небом, в конце концов частично убранную в трубу.

Когда Шеннон шла мимо тюрьмы Лудгейт, заключенный, собиравший милостыню в кувшин, просунутый между прутьями решетки, узнал ее и предупредил:

— Быстрее, Шеннон! Ночь наступает! Скоро семь! Добравшись до Флит по Фарнандинг-стрит, она ускорила шаг. Прохожие видели, как бежали и другие люди.

Зазвонили колокола церквей Святого Павла и Святого Мартина: теперь люди мчались во весь опор. Молодая женщина бросилась к массивному портику. Задыхаясь, она устремилась в большую, обитую гвоздями дверь. Ей удалось проскочить. Дверь захлопнулась прямо у нее за спиной на седьмой, последний удар колоколов.

А вот бежавшему за Шеннон мужчине не повезло.

В огромном, мощеном булыжником дворе, окруженном стенами, увенчанными статуями лошадей, Шеннон присоединилась к десятку людей, стоявших в ряд перед двумя вооруженными часовыми и двумя элегантно одетыми мужчинами: Джоном Хаггинсом, управляющим тюрьмой Флит, и его сыном Джоном-младшим.

Отец, пожилой мужчина, сгорбленный, сморщенный, с фиолетовыми пятнами на лице, был в зеленом пальто с длинными фалдами и белом шарфе. Его сын, невзрачный фат со смуглой кожей, широкими залысинами и бакенбардами, соединявшимися под подбородком, носил такое же пальто, что и отец.

При перекличке один заключенный не отозвался на свое имя.

— Впустите его, — проворчал Хаггинс в сторону двери.

Несчастный, бежавший за Шеннон по пятам, понуро вошел во двор Флит.

Хаггинс сделал знак привратнику, и тот связал мужчине руки.

— Четыре дня в башне, — объявил Джон Хаггинс.

Напрасно опоздавший молил о пощаде — его увели.

Джон Хаггинс взял в руки лист бумаги с именами заключенных, которым сегодня позволили выйти в город. Потом, взглянув мельком на темневшее небо, он воскликнул:

— Тоби Бун!

Из шеренги вышел тщедушный рыжеволосый человек.

— Тоби Бун, вы задолжали нашему заведению восемь шиллингов в качестве платы за проживание за май. Здесь написано, что вы должны заплатить эту сумму сегодня, до захода солнца.

Хаггинс показал пальцем на небо:

— У вас осталось мало времени. Ну, мсье Тоби Бун? Наша плата?

Заключенный, бывший сапожник с Кэннон-стрит, начал оправдываться:

— Я не смог сегодня встретиться с доверенным лицом, как рассчитывал. Но я в двух шагах от целого состояния! Уверяю вас, мсье Хаггинс: от целого состояния! Это так же верно, как и то, что я делал набойки на башмаках! Дайте мне еще два дня и…

Хаггинс повернулся к сыну:

— Всегда одно и то же! В тюрьме Ньюгейт все преступники не виноваты, а во Флите несостоятельные должники — миллионеры! В двух шагах!

— Разве я когда-нибудь врал вам, мсье Хаггинс? — запротестовал Бут. — Вскоре у меня будет достаточно денег, чтобы погасить все долги. Целое состояние, говорю вам!

— Я жду от вас не состояния, мсье Тоби Бун, а восемь шиллингов, — проворчал Хаггинс. — Потом взвизгнул: — Мсье Гиббон!

К Хаггинсу подошел Томас Гиббон, главный стражник, толстяк на петушиных ногах, затянутый в бумазейную куртку в пятнах.

— Мсье Гиббон, — сказал Хаггинс, — проследите, чтобы мсье Бун находился в одиночной камере до тех пор, пока не будут оплачены все наши счета.

Рыжеволосый мужчина закричал:

— Честное слово, вы совершаете ошибку, мсье Хаггинс! Если я буду сидеть взаперти, мне не удастся провернуть это замечательное дело! Дело, которое принесет вам прибыль!

— Увы, мсье Бун, — шутливым тоном сказал на это Хаггинс. — Но сегодня я прочитаю семь покаянных псалмов, чтобы получить прощение за то, что из-за меня мы лишились кучи золота.

Хаггинсы, Томас Гиббон и стражники весело рассмеялись. Но заключенные молчали. Все знали, что «одиночной камерой» во Флит был жуткий каменный мешок, куда просачивались зловонные речные воды.

Тоби Бун опустил голову и повис на руках своих тюремщиков.

— Ну что же, мсье Гиббон, — обратился Джон Хаггинс к главному стражнику, обведя взглядом заключенных, — похоже, сегодня все заблудшие овцы вернулись в овчарню.

— Да, мсье управляющий. Сто девяносто две головы, тщательно пересчитанные. Полный порядок.

— Пошли!

Хаггинс махнул рукой, позволяя заключенным разойтись.

— Гиббон, дайте наши деньги, и мы с сыном пойдем ужинать.

Хаггинсы, владельцы тюрьмы Флит, жили в доходном доме на улице Святого Мартина. Гиббон передал им шкатулку, в которой лежали тридцать фунтов стерлингов, собранные в течение недели с заключенных.

— Неплохо, неплохо! — обрадовался Джон Хаггинс.

Шеннон Глэсби воспользовалась моментом, чтобы подойти к управляющему. Поклонившись ему с притворной любезностью, она сказала: