Держава богов - Н. К. Джемисин

Вот распахивается дверь на крышу, и появляется дитя. Странное такое создание, не слишком пропорциональное, большеголовое, с длинными ногами. (Неужели и я так выгляжу в своем смертном облике? Надо будет хоть голову, что ли, уменьшить.) Мальчик темнокожий и светловолосый, лицо у него в веснушках. Отсюда я хорошо вижу его глаза: они зеленые, как листва, в которой я прячусь. Ему сейчас лет восемь или девять. Хороший возраст, мой любимый. Ты уже достаточно повзрослел, чтобы начать постигать мир, но еще вполне юн, чтобы продолжать им наслаждаться. Я знаю, как зовут мальчика. «Шинда», – шептали другие дети, обитавшие в этой пыльной деревушке. Они побаивались его. Они-то успели понять то, что я увидел с первого взгляда: он, может, и смертный, но одним из них ему не стать никогда.

Он подходит к Итемпасу, обнимает его за плечи и прижимается щекой к туго вьющимся отцовским волосам. Итемпас не поворачивается к нему, но я вижу, как он поднимает руку и касается руки мальчика. Они вместе смотрят, как поднимается солнце, и оба молчат.

Когда день вступает в свои права, дверь на крышу открывается снова. Появляется женщина. По возрасту она как Ремат, волосы у нее такие же светлые, и она тоже очень красива. Через две тысячи лет я соединю руки с ее далекой праправнучкой и тезкой и сделаюсь смертным. Они очень похожи – та Шахар и эта Шахар, различаются только глаза. Эта Шахар смотрит на Итемпаса ровным немигающим взглядом. Я счел бы такой взгляд пугающим, если бы не видел его в глазах собственных верных. Сын расплетает объятия и идет приветствовать мать, но она на него не смотрит, лишь рассеянно касается его плеча и что-то ему говорит. Он уходит в дом, она же остается на крыше. Она взирает на своего возлюбленного с исступлением верховной жрицы. Но он не поворачивается к ней.

На этом я покидаю их и спешу, как было велено, к Нахадоту с Энефой. Когда родители в ссоре, они часто используют детей в роли соглядатаев и миротворцев. Я рассказываю им, что Итемпас не гневается. Он выглядит опечаленным и несколько одиноким. И да, им следовало бы отправиться за ним и вернуть домой, потому что он отсутствует слишком уж долго. И если я не нахожу нужным рассказывать им о его смертной женщине и смертном сыне, то что с того? Кому какое дело, если эта женщина его любит, нуждается в нем, с ума сойдет без него? Почему нас должно волновать, что его возвращение домой будет означать гибель этой семьи и того успокоения, которое он вроде бы с нею нашел? Мы – боги, а они – ничто. Пыль на ветру. Я, например, куда лучший сын, чем какой-то полукровка, мальчишка-демон. И я это ему покажу, пусть только вернется домой…

Я падал.

Такое временами случается, когда путешествуешь по жизни без руля и ветрил. В данном случае я путешествовал сквозь пространство, движение, формирование понятий. Смертному подобное не пережить. И мне, наполовину смертному, не полагалось бы выжить. Но я выжил. Возможно, потому, что мне было все равно.

Вот так и вышло, что я сочился сквозь белые этажи Неба, временами пронзая древесную плоть Древа: вниз, вниз, вниз. А потом и сквозь последний слой облаков, холодный и влажный. Будучи бестелесным, я видел город одновременно глазами смертного и глазами бога: горбатые силуэты зданий и улицы, унизанные искрами света. Там и сям виднелись куда более насыщенные и яркие световые плюмажи моих братьев и сестер. Меня они видеть не могли, потому что я утратил всякое понятие о самосохранении; к тому же, даже когда я ни на кого не дуюсь, цвета́ моей души выглядят приглушенно, словно покрытые тенью. Это я прихватил от отца, ну, и от матери немножко. Поэтому у меня здорово получается незаметно подкрадываться. И еще прятаться, когда я не хочу, чтобы меня нашли.

Вниз… Мимо кольца зданий, прикрепленных непосредственно к стволу Мирового Древа. Такие вот разорительно дорогущие домики на дереве. Интересные даже без лесенок или таблички на дверях: «Дивчонкам вход васприщон». Ниже располагался еще один вертикальный слой города, тоже сплошь новостройки: дома, мастерские, конторы, выстроенные прямо на корнях Древа. Иные поддерживались платформами, опасно нависающими над крутыми извилистыми улочками. Все правильно: высокопоставленные хозяева особняков наверху не могли обходиться без слуг, поваров, нянек, портных и так далее. Я наблюдал хитроумные механизмы, источающие дым, пар и металлические стоны и предназначенные для сообщения с великолепными жилищами, прилепившимися к стволу. Люди ездили вверх и вниз, доверяя жизни этим ненадежным с виду машинам. На какой-то миг я едва не забыл о своем горе, залюбовавшись этими порождениями человеческой изобретательности. Однако я продолжал двигаться, потому что это место мне не подходило. Я слышал, как о нем упоминала Шахар, и теперь понял смысл его названия: Серое. На полпути между светом Неба и потемками внизу.

Вниз, вниз… И вот я затерялся в тенях, благо их здесь было в изобилии между могучими корнями Древа, под густым пологом его зеленой листвы. Да, здесь мне гораздо удобней. Город носил имя Тень, а прежде он назывался Небо – до тех пор, пока в одночасье не выросло Древо и былое название города не превратилось в насмешку. Здесь я наконец ощутил некое чувство принадлежности, впрочем не особенно сильное. Реально же меня не притягивало ни одно место во всем царстве смертных.

«Надо было помнить об этом, – с горечью подумал я, останавливаясь и заново облекаясь плотью. – Надо было помнить и даже не пытаться жить в Небе».

Что ж, основное занятие юности – делать ошибки.

Я стоял в вонючем замусоренном переулке, в той части города, которая, как мне скоро предстояло узнать, называлась Южным Корнем и пользовалась очень плохой славой. Здесь царили насилие и разврат, сюда предпочитали не соваться, и поэтому никто не беспокоил меня почти три дня, что я провел среди мусора. Это было хорошо, ибо у меня не нашлось бы сил защищаться. Приступ ярости, пережитый в Небе, и последующий магический спуск совершенно ослабили меня, и я мало на что был способен, кроме как просто лежать. Поскольку я успел проголодаться еще к моменту отбытия из дворца, я ел все, что подворачивалось: сперва заплесневелые фрукты из ближайшего мусорного бачка, а потом появилась крыса и предложила мне свою плоть. Тварь была старая и слепая, ее жизнь и так подходила к концу, а мясо отдавало тухлятиной, но отвергнуть священное самопожертвование было бы непотребством.

Шел дождь, и я пил его капли, часами запрокидывая голову ради нескольких глотков. И наконец, добавляя ко всем моим ранам последнее унижение, мой кишечник собрался опорожниться. В первый раз за столетие. У меня еще хватило сил спустить штаны, но убраться от кучки я уже не смог. Так я и остался подле нее и просто сидел там и плакал, остро ненавидя все сущее.

Но на третий день, видимо из-за того, что три – это число силы, положение наконец-то изменилось.

– Вставай! – сказала девочка, вышедшая в переулок. Чтобы завладеть моим вниманием, ей пришлось меня пнуть. – Расселся тут на дороге!

Я моргнул и поднял взгляд. Она сердито смотрела на меня. На ней была безобразная и бесформенная одежда и вполне дурацкая шляпа. Хотя нет, шляпа была потрясающей. Она походила на подвыпивший конус с длинными ушами по бокам, снабженными пуговками для застегивания под подбородком. Сейчас уши болтались свободно, вероятно, потому, что весенний день был жарким, точно гнев Дневного Отца, и это притом, что здесь и в полдень царит вечная тень.