Держава богов - Н. К. Джемисин

– Да, – сказал я и воздел руку. В ней лежало десять толстых серебряных вязальных спиц, каждая длиннее моей руки: я их только что наколдовал. – Но сейчас мне станет лучше. Честно говорю, Ремат. Вот мои иголки для твоих глаз…

Надо отдать ей должное: голос у нее остался ровным.

– Я сдержала обещание. Я не причинила тебе никакого вреда.

Я покачал головой:

– Шахар была моим другом. А ты забрала ее у меня.

– Невелика потеря, – сказала она, после чего изумила меня, слегка улыбнувшись. – Впрочем, ты же Плутишка, и я даже пытаться не буду спорить с тобой.

– Верно, – согласился я.

И шагнул вперед, беря первую иглу и с предвкушением катая ее в пальцах. Все уже было сделано и сказано – пора начинать.

Я услышал крик Шахар еще до того, как она вбежала в покой. Я просто не обратил на него внимания. Она ахнула, ворвавшись внутрь и обнаружив повсюду кровь и тела, но потом вновь устремилась вперед, чуть не упала, поскользнувшись на чьих-то внутренностях, и схватила меня за руку. Это меня ничуть не замедлило, поскольку в эти мгновения я был неизмеримо сильней любого смертного. Когда я протащил ее шаг или два, она оставила попытки остановить меня силой. Обогнав меня, она загородила мне дорогу, когда я уже ставил ногу на первую ступеньку возвышения, на котором стоял трон Ремат.

– Сиэй, не делай этого.

Я вздохнул и отпихнул ее в сторону – бережно, как только мог. Она скатилась со ступеней и рухнула в лужу крови какого-то своего кузена: я нюхом почувствовал в нем Арамери. Ну, не совсем в нем, если буквально. Я даже рассмеялся собственной шутке.

Когда я остановился напротив Ремат, которая так и сидела на троне, храня полное спокойствие перед лицом надвигающейся смерти, Шахар вновь преградила мне путь, теперь уже заслоняя собой мать. Бок ее платья из золотого атласа был сплошь измазан кровью, каким-то образом попавшей ей даже на лицо. Половина волос свисала сосульками, роняя алую влагу. Я вновь рассмеялся и начал прикидывать рифмы, сочиняя издевательский стишок про нее. Слово «ужас» ни с чем путным что-то не рифмовалось. Ничего, потом что-нибудь придумаю.

Мне все-таки пришлось остановиться, потому что Шахар мне мешала.

– Отойди, – велел я.

– Нет.

– Ты же хотела, чтобы она умерла.

– Но не так же, будь ты проклят!

– Бедная Шахар, – пропел я. – «Бедной маленькой принцессе ничего не разглядеть! Щупай пальчиками, детка, раз уж глазок больше нет». – И я показал ей иголку. – Ты предала меня, милая Шахар. Мне и тебя убить – пара пустяков.

Она сглотнула.

– Я думала, ты меня любишь.

– А я думал, ты любишь меня!

– Ты поклялся не причинять мне вреда!

Тут она была права. То, что она не сдержала слова, еще не значило, что я должен опускаться до ее уровня.

– А я и не собираюсь. Я не убью тебя. Только ее.

– Она – моя мать, – отрезала Шахар. – По-твоему, ты не причинишь мне вреда, вот так расправившись с ней у меня на глазах?

Конечно же причиню. Примерно такой же, какой причинила она, предав мое доверие. Может, чуть больше.

– Я сейчас не расположен торговаться, Шахар. Отойди, или я тебя отодвину. И церемониться на сей раз не буду!

– Пожалуйста.

При обычных обстоятельствах это лишь раззадорило бы во мне задиру и грубияна, но не теперь. Я с удивлением ощутил, как бушующий водоворот моей ярости начинает успокаиваться. Посреди бури вдруг наступило затишье. Я посмотрел на нее и неожиданно осознал еще одну правду, которую она все это время прятала от меня. А может, и не только от меня. Я покосился на Ремат. Она тоже пристально смотрела на Шахар, и бесстрастная маска на ее лице уступила место полному изумлению. О да!

– Ты любишь ее, – сказал я.

Поскольку Шахар была Арамери, она вздрогнула, как от удара, и пристыженно отвернулась. Однако с моего пути так и не убралась.

Я испустил долгий тяжелый вздох, и вместе с ним кратковременное могущество начало меня оставлять. Впрочем, я и так не смог бы его долго удерживать. Я был теперь слишком взрослым для детских истерик.

Покачав головой, я уронил спицы на пол. Они запрыгали по ступеням с металлическим звяканьем, показавшимся в тишине чертога очень громким. Прислушавшись к ближайшей части мира, я услышал крики и приближающийся топот. Это капитан Гнев и его воины мчались на выручку Ремат – и на верную смерть, потому что ума у них было меньше, чем у воительниц дарре. Готовились к бою даже писцы. Они собирали самые могущественные надписи, но организовать их для битвы оказалось некому, потому что тело Шевира остывало среди прочих возле трона Ремат. Я нашел его взглядом. На лице у него застыло удивление, а во лбу зияла дыра. Я ощутил укол сожаления. Для первого писца он был очень неплохим человеком. А я проявил себя вполне гадким мальчишкой.

Воспользовавшись силой, которую придало мне сожаление, я унесся за пределы Неба. Я не очень задумывался, куда направляюсь, мне хотелось лишь тишины и покоя, какого-нибудь укромного места, где я мог бы погоревать всласть.

Шахар я увижу только через два года.

Я – муха на стене. Или паук на кусте. Разница в том, что паук – хищник, то есть куда лучше отвечает моей природе.

Я сижу в паутине, которая немедленно выдаст меня, если он ее увидит, потому что я сплел из унизанных росой нитей улыбающееся личико. Впрочем, ему никогда не было присуще свойство замечать мелкие подробности в окружающем, да и паутина наполовину скрыта в листве. Своими многочисленными глазами я наблюдаю за тем, как Итемпас, Свет Небесный, Носитель Дня, сидит на крыше из белой терракотовой черепицы, ожидая восхода. Меня удивляет, что он сидит там и наблюдает, но чему только я не удивлялся сегодня. Взять хоть то обстоятельство, что крыша – часть человеческого жилища, а внутри – женщина, которую он любит. И дитя. Смертное, но наполовину божественное, которое эта женщина ему родила.

А еще я знаю, что здесь что-то неправильно. Не так давно в царстве богов случился день больших перемен. Ураган по имени Нахадот встретился с землетрясением по имени Энефа, и они обрели затишье друг в друге. Оно было прекрасно и свято, это затишье: я знаю, я видел. Но в отдалении замерцала и пропала из виду увенчанная снегами гора по имени Итемпас. И с тех пор его не было с нами.

Десять лет по счету времени, принятому у смертных. Для нас – мгновение ока, и ему по-прежнему все внове. Он не хандрит. В основном он занимается тем, что отыскивает источники вселенского возмущения, нападает на них и уничтожает, если получается. А если не получается, то приводит в состояние относительного равновесия. Только на этот раз он не сделал ни того ни другого. Он предпочел бежать в это царство с его хрупкими обитателями и попытался среди них затеряться. Примерно так солнце могло бы прятаться среди огоньков спичек. Он, правда, не скрывается в полном смысле этого слова. Он просто… живет. Обычной жизнью. И не очень-то стремится домой.