Чему не бывать, тому не бывать - Анне Хольт

Ингер Йоханне невольно улыбнулась. Какой энтузиазм! Какая уверенность в себе! Несгибаемая американская самоуверенность, способная заразить любого. Недаром она, тогда молодая и влюбленная, чуть не стала одной из них.

Блокнот по-прежнему был закрыт.

Она кликнула по ссылке «Академия». Фотография здания, стоящего в глубине красивого парка с золотыми деревьями. Вид идиллический, однако у Ингер Йоханне мгновенно натянулись нервы: она не хотела вспоминать время, проведенное в Куантико, штат Виргиния. Она не желала видеть перед собой Уоррена, меряющего аудиторию быстрыми шагами, вспоминать густые седые волосы, падающие на глаза, когда он наклонялся над кем-то из студентов, чаще всего над ней, цитируя Лонгфелло и подмигивая правым глазом на последней строчке стихотворения. Но Ингер Йоханне все равно слышала его смех, шумный и заразительный, и даже смех был американским.

Она до сих пор не тронула блокнот.

Открыть блокнот с опасными адресами значило бы повернуть время вспять. В течение тринадцати лет она старалась не вспоминать месяцы в Вашингтоне, недели в Куантико, ночи с Уорреном, пикники с вином и купанием голышом в реке и то катастрофическое для нее происшествие, которое в конце концов разрушило все и чуть было ее не раздавило. Она этого не хотела.

Она поднесла к носу желтый блокнот. Он ничем не пах. Кончик языка дотронулся до спирали — холодный металл.

Фотография Академии ФБР занимала половину экрана.

Аудитория. Часовня. Аллея Хогана. Трудные дни, пиво по вечерам. Обеды с друзьями. Уоррен, всегда поддерживающий компанию до конца, всегда готовый выпить еще пинту. Они уходили поодиночке, через минуту один после другого, как будто никто ни о чем не догадывался.

Блокнот открывать вовсе не обязательно.

Потому что она вспомнила.

Теперь она знала, что искала с того самого момента, когда Ингвар вернулся домой вечером двадцать первого января, ровно месяц назад, и рассказал о трупе с отрезанным языком в Лёренског. Воспоминание тогда задело ее легко и почти незаметно, как паутина на темном чердаке. Оно мучило ее, когда убили Вибекке Хайнербак, и подошло пугающе близко, когда Вегард Крог полтора дня назад был найден с дорогой ручкой, проткнувшей его глаз.

Вот оно. Одного взгляда в тайную закрытую комнату оказалось достаточно.

Рагнхилль заплакала. Ингер Йоханне сунула блокнот в сумку, быстро закрыла все окна и выключила компьютер, на ходу надевая пальто.

— Боже мой! — воскликнула Лине, которая успела переодеться. — Ты уже уходишь?

— Огромное спасибо за помощь, — поблагодарила Ингер Йоханне, целуя ее в щеку. — Мне нужно бежать. Рагнхилль плачет!

— Но ты же можешь... — Дверь захлопнулась. — Боже ты мой, — пробормотала Лине и вернулась в гостиную.

Она никогда не видела Ингер Йоханне такой взволнованной.

Спокойную, приветливую, предсказуемую Ингер Йоханне.

Скучную Ингер Йоханне Вик.

Матс Бохус провел в больнице уже месяц. Ровно месяц. Ему нравились цифры, с ними не было никаких проблем. Даты следовали одна за другой, красиво и по порядку, и о них не было нужды спорить. Он пришел четыре недели и три дня назад. Когда он подошел к входной двери, было без пяти семь утра. Он ходил по Осло всю ночь. Последний отрезок пути от Бислетт, где он немного постоял, глядя на свои окна, его сопровождала кошка. Там, наверху, никого не было. Совершенно темно. Конечно, никого, это его квартира, и он жил один. Он был совсем один, и кошка была серой. Она ныла. Он ненавидел кошек.

Конечно, они придут.

Он не читал газет.

Теперь, когда все так получилось. Снег, казалось, не закончится никогда. По ночам, когда другие спали, он мог следить за снежинками в свете фонарей. Они не были белыми, скорее серыми или светящеся-голубыми. Иногда его кто-то навещал. Они говорили, что снега не было. Они просто не видели.

— Матс Бохус, — сказал ему высокий сильный человек. — Это ваш адвокат, Кристофер Нильсен. Доктора Бонхеура вы уже знаете. Моего коллегу зовут Зигмунд Берли. Вы чего-нибудь хотите?

— Да, — ответил он. — Я хочу довольно много всего.

— Я имел в виду кофе или чай. Чего-нибудь такого?

— Нет, спасибо.

— Воды, может?

— Да, спасибо.

Стюбё налил воды из графина. Стакан был большой, и Матс Бохус осушил его одним глотком.

— Это не настоящий допрос, — предупредил полицейский. — Понятно? Вас пока ни в чем не обвиняют.

— Ага.

— Если в дальнейшем выяснится, что вас можно в чем-то подозревать, все обстоятельства, связанные с вашей... болезнью, будут учтены. Приняты во внимание. А сейчас я просто хочу с вами поговорить. Получить ответы на некоторые вопросы.

— Я понимаю.

— Поэтому здесь присутствует ваш врач, и на всякий случай мы пригласили адвоката Нильсена. Если он вам не понравится, вы получите другого. — Ингвар Стюбё улыбнулся. — Позже. Если в этом будет необходимость. — Матс Бохус кивнул. — Насколько я понял, вы узнали о том, что вас усыновили, довольно поздно.

Матс Бохус снова кивнул. Человек, который назвался Стюбё, сел прямо напротив него, на место врача. За письменный стол врача. Это показалось ему дерзким. Это был личный стол, с фотографиями жены и троих детей в серебряной рамке. Алекс Бонхеур сидел на подоконнике. Это выглядело неприятно. Матс Бохус видел сквозь оконное стекло, как ползком, закутанный в матовый сероватый свет подбирается день.

— Можете немного рассказать об этом? — начал задавать вопросы Ингвар Стюбё.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно.

— Я не думаю. — Матс Бохус поднял ладью и зажал ее в правой ладони.

— Мне правда интересно.

— Ну хорошо. Меня усыновили. Я ничего об этом не знал. Пока мне не исполнилось восемнадцать. Когда умер мой папа в день моего рождения. Рассказывать-то не о чем.

— Вы были... шокированы? Удивлены? Расстроены?

— Не знаю.

— Попробуйте.

— Попробовать что?

— Вспомнить. Что вы чувствовали.

Матс поднялся. Его глаза горели, он осуждающе обвел глазами всех присутствующих. Все уставились на него, кроме Алекса, который легко улыбнулся и кивнул. Матс потянул вниз рубашку.

— Я не знаю, как много вам известно о моей болезни. — Он пошел к двери. — Но, к вашему сведению, мне по горло хватает забот с тем, чтобы разобраться с нынешними чувствами. И я не стал бы утверждать, что вы мне очень нравитесь.

— Не стали бы? Я чем-то конкретным вас раздражаю?

— Не знаю, хочу ли я продолжать здесь находиться.

Он уже дошел до двери и положил руку на ручку. Медленно разжал вторую ладонь и изучил черную ладью.