Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

Саша не понял, упрек это или нет. Решил промолчать на всякий случай.

– Нет, правда… – продолжала она. – Федька, особенно после свадьбы, на руках носил, пылинки сдувал. Обращался, как с фарфоровой статуэткой, честное слово. А у меня – ноль эмоций. А ведь любила его, умом – любила… А тут ты… Бац по роже! И все – я уже вся намокла от желания… Слушай, может быть, я просто мазохистка? В этом все дело, оказывается?

– Все может быть, – сдержанно подтвердил Саша.

Тема показалась ему достаточно скользкой. И Федька, муж, опять всплыл в разговоре… Мужья всегда всплывают некстати, подсказывает жизненный опыт.

Ревнуете, Александр Батькович, уже ревнуете? Можно сказать, не сделав встречного предложения…

– Слушай, тебя что, никогда по лицу не били? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Ты знаешь, никогда! Ни по лицу, ни по роже.

А что, это обычное дело в сексе? – спросила она. Как показалось, не без ехидства.

– В принципе не слишком, – ответил Саша довольно хмуро.

– Да ты не обижайся, Сашенька! Бог с ней, с рожей… Мне с тобой хорошо было. Правда! Очень хорошо. Может, первый раз в жизни так хорошо. Или, если честно, во второй…

– А первый раз – с Федором? – Саша уже откровенно ревновал.

Нет, от этой женщины действительно можно было сойти с ума! Причем сразу во всех смыслах, и в прямом, и в переносном…

– Первый раз – когда меня изнасиловали в шестнадцать лет, – сказала Аля. – Странно звучит, правда? Но это так. Просто я не очень люблю об этом вспоминать. Если честно, никому еще не рассказывала, даже Федька не знает. И тебе знать не стоит…

Конечно, она рассказала. Не сразу. Минуты через две.

Обычная, в общем, история. Она – ученица девятого класса и первая красавица школы. Он – ученик десятого, высокий, красивый, спортсмен-биатлонист и без пяти минут медалист. Улыбки, записочки, в кино, в театр… Потом – приглашение на вечеринку, где никого, кроме нее, не оказалось. Дальше – понятно. Началось все как игра, смешочки-шуточки, полудетские обжимания, а кончилось вполне серьезно. Остановить его она не смогла, хотя пыталась.

Бил, насиловал. По лицу не бил, умный, рассказывала Аля, но все тело осталось в синяках, прятала потом синяки, недели две ходила потом с длинными рукавами, хотя было лето… И на пляж ни ногой… И ты знаешь, призналась она Саше, было страшно, больно, обидно, но ведь и хорошо было. Девчонки в классе говорили, они всегда говорят об этом – первый раз больно, ну, ты понимаешь, о чем я… А этой боли как раз и не было, вот в чем фокус. Нет, когда бил – больно, испугалась очень. А когда насиловал – хорошо, кричала, подмахивала, даже кончала вроде… Он ведь не один раз, а три раза почти подряд, здоровый был парень, спортивный. Может, поэтому и не заявила тогда, скрыла от всех. Да и как заявить? Изнасиловали? А может, просто уломали глупую телку?

Он все равно потом шарахался, едва завидев. Боялся…

Зато дальше – как отрезало! Ничего с мужиками не чувствовала. До Федьки был роман, рассказывала Аля, никаких ощущений. Замуж вышла, по любви вышла – тоже ничего. Федька беситься начал, говорил, что более фригидной бабы в жизни не видел. И – верила. Вот как бывает… Странная история, да?

– Нестандартная, – согласился Саша, сдержанно кашлянув. Слушать от любимой женщины про изнасилование – это всегда пробирает до соплей.

Слушая Алю, почти невидимую, но такую ощутимую, близкую, он ласково гладил ее по волосам и плечам. Прижимал к себе. Нестандартная – это точно…

Конечно, Альку герои ее романов не били – у кого рука поднимется? Такую женщину не бить, ее ласкать хочется, становясь рядом с ней радостным и пушистым… Он и сам врезал только в медицинских целях, да и то в темноте. Ну и завела, конечно. Впрочем, если бы не темнота, не решился бы, глядя в ее глазищи…

И что же это получается, господа? Получается, что ее нужно мордовать всякий раз, когда захочется любви и ласки? Бей бабу молотом – будет баба золотом?! Семейная жизнь с обоюдно сжатыми кулаками… Картина в красках! Или психоаналитик поможет? Говорят, некоторым они помогают, а тут как раз такой случай, наверняка для учебника случай, явная патология в сторону садо-мазо…

Впрочем, какая семейная жизнь, при чем тут семейная жизнь, мысленно оборвал он себя. Она, между прочим, до сих пор чужая жена, а они оба находятся в непонятном Ващерском краю… Мало того – в запутанном подземелье, да еще в крайне заблудившемся состоянии, надо отметить…

Вот где картина! В самых черно-багровых тонах, излюбленных мазохистами. Если разобраться, пиковая ситуация…

Но думать об этом сейчас не хотелось. Рядом с ней – ни о чем не хотелось думать, кроме нее. Только слушать, сопереживать, чувствовать ее рядом, гладить и ерошить невесомые волосы…

Размяк? Расчувствовался?

Пусть!

* * *

Утром они опять двинулись в путь, на ощупь пожевав припасов из сумки и запив их оставшейся водой из фляжки.

Утром? Это, пожалуй, слишком смелое утверждение. Утро, день, вечер – формальности, в сущности. Просто они еще раз любили друг друга. Потом спали. Потом проснулись. Значит, с формальной точки зрения – утро…

Шли в темноте. Как показалось обоим, бесконечно долго. Изредка, нащупав ногами выбоины впереди, подсвечивали себе путь Сашиной зажигалкой. Огонек проявлял из мрака их бледные, осунувшиеся, перепачканные лица, но мало что освещал.

Куда и зачем они шли? Просто шли, потому что оставаться на месте было еще тоскливее…

Бредовое было состояние. Странное состояние, когда явь и мысли одинаково смешивались в непроглядной подземной тьме, когда вообще перестаешь понимать, где ты и на каком свете, когда словосочетание «любовь до гроба» уже представляется без всякого оптимизма. Стучит в голове, как молот, и гроб вырисовывается впереди все отчетливее, а любовь хочется защитить и укрыть собой. Но как это сделать, если впереди – гроб? Все равно гроб… Остается только вести ее за руку, подхватывать на невидимых ухабах, поддерживать пустыми словами и бодрыми обещаниями, самому этой бодрости никак не чувствуя. А если вспомнить, что здесь, в этих подземельях, бродят, позвякивая запчастями, страшноватые паукообразные механизмы…

Теперь, путаясь в извилистых коридорах, Саша понимал, как они крепко влипли. Аля, видимо, тоже. Больше молчала, но это было плохое молчание, понимал Саша. Да нет, не хочу, не буду – вот и весь разговор.

* * *

Когда Саша и Аля вдруг заметили впереди свет, то рванулись к нему, как мотыльки на лампочку.

Свет – вот что главное, оказывается!

Это оказалась все та же времянка, или – похожая, такой же кабель с тусклыми, редкими плафонами. Только тоннель был уже другой. Без рельс, но тоже просторный.

Добравшись до первого из плафонов, Саша и Аля уселись прямо под ним. Ошалело смотрели друг на друга, словно утопающие, вынырнувшие из глубины и все еще не верящие в спасение. Улыбались. Хотя бы оттого, что просто видели друг друга. Зрелище еще то – перемазались оба, как малые дели, оставленные перед беспризорным тортом. Если точнее, тортом из угля и грязи. Смешно смотреть, очень смешно смотреть, просто обхохочешься, как перемазались, живот надорвешь…