Золотые эполеты, пули из свинца - Сергей Зверев

– Оставь себе на память. Только стрелять из него не вздумай, если жизнь дорога.

Затем Гумилев перешел на русский:

– Ты что-нибудь о гуталиновке слышал, Сергей? Нет? Я тоже… Интересно было бы попробовать. Эй, ребята, очищайте кузов, выбрасывайте банки в кусты!

– Парочку оставьте! – вмешался поручик Голицын. – Пригодятся.

– Зачем они вам? – удивленно спросил Щербинин. – Что, хотите встретить Хейзингера при полном параде, в начищенных сапогах?

– Да что-то вроде того, – рассмеялся Сергей. – Есть тут одна интересная мыслишка… Забирайтесь в кузов, джигиты. Господа, кто поведет автомобиль? Я, вообще-то говоря, умею водить только английские и французские модели, да и то лишь легковые. И не слишком умело.

– Я поведу, – беспечно откликнулся Гумилев. – Невелика сложность. В Судане, под Хартумом, мне приходилось сидеть за рулем чего-то подобного.

Щербинин с уважением посмотрел на Гумилева:

– А вы можете управлять всем, что двигается? Аэропланом взялись бы? Или торпедным катером?

– Так я пилотировал аэроплан, – спокойно ответил Гумилев. – И за штурвалом стоять приходилось. Нет, не всем. На субмарине, наверное, спасовал бы. Хотя… Не пробовал, случая не представилось. Не думаю, что это многим сложнее, чем справиться с сахарским верблюдом, а я вот как-то справлялся с этой животиной.

– Довольно разговоров, господа офицеры, Хейзингер нас ждать не станет, – прервал их поручик. – Итак, Николай за рулем, я – рядом, вы, граф, – в кузове вместе с остальными. И не выбрасывайте по дороге две жестянки с гуталином, душевно вас прошу. Держим путь к мосту через Серет. Ибрагим, быстренько отведи этих двоих к обочине, аккуратно свяжи и усади на землю. Никакого вреда не причиняй! Счастливо оставаться, брат-славянин! А император у вас все-таки натуральный пенек с глазами.

…Через пару минут интендант третьего ранга и шофер провожали взглядами удаляющийся грузовичок. Ян Погробек бормотал себе под нос благодарственную молитву…

Бронепоезд, потерявший три часа после встречи с воинским эшелоном и маневрирования, приближался к мосту через реку Серет уже ближе к полудню.

Полковник Рудольф Хейзингер заперся в штабном вагоне, изолировав себя от босняков. Ему так и не удалось получить пополнение из числа солдат резервного полка, не говоря уже о полной замене боснийского контингента поездной обслуги и расчетов на австрийцев. Теперь полковник попросту опасался за свою жизнь: он прекрасно видел, что после выполнения его приказа о сбросе хвостовой бронеплощадки босняки могут взбунтоваться в любой момент. Теперь Хейзингер мог лишь переговариваться по внутренней поездной связи с машинистами обоих паровозов и раненым Войтехом Ванчурой, который так и лежал в санитарном вагоне.

Хитрому, как целый выводок лисиц, Хейзингеру удалось невозможное: он сумел, пусть на время, наладить деловые отношения с безумно злым на него комендантом бронепоезда. Майор Ванчура даже пообещал немцу свою помощь в проведении акции! Чех согласился дублировать приказания Хейзингера, передавать их машинистам паровозов и боснякам обслуги. Только в этом случае, как понимали и Хейзингер и Ванчура, приказы полковника будут исполняться.

Ванчура пошел на такой компромисс вовсе не из опасения дисциплинарной ответственности и прочих неприятностей, вплоть до трибунала, которыми не так давно угрожал ему немец. Позиция Ванчуры была беспроигрышной и непробиваемой: ранен я, и все! Отвяжитесь от меня, я, может быть, с минуты на минуту Богу душу отдам, хочу перед смертью о вечном поразмышлять.

Сказать по правде, не только о скорой кончине, но даже о серьезном недомогании, вызванном ранением, и речи быть не могло, что Ванчура прекрасно осознавал. Ну и что? Предлог, чтоб наплевать на служебные обязанности, все равно отличный.

Нет, Хейзингер изловил чеха на куда более тонкий крючок с вкусной наживкой, что доказывает: полковник неплохо разбирался в прикладной психологии.

Он попросту доходчиво пояснил Ванчуре, что покуда акция не будет так или иначе завершена, бронепоезд не избавится от цистерны, а команда бронепоезда, соответственно, от самого Хейзингера. Зато, когда цистерна будет, наконец, опорожнена, Хейзингер с превеликой радостью покинет бронепоезд на ближайшем же полустанке. Если Ванчура поможет ему выполнить задуманное, то их расставание свершится, к обоюдному удовольствию, совсем скоро: как только бронепоезд дойдет до моста, а босняки, подчинившись распоряжениям коменданта Ванчуры, выкачают содержимое цистерны в воду. А если не поможет, то неизвестно, сколько еще мотаться бронепоезду по галицийским железнодорожным веткам. И кто, кстати, будет освобождать эшелон от цистерны: в одиночку Хейзингер с такой задачей не справится.

Войтех Ванчура подумал, плюнул – на этот раз не фигурально в потолок, а самым вульгарным образом на пол – и согласился. Ради того, чтобы возможно скорее избавиться от проклятого пруссака, комендант пошел бы и не на такое. Раненое плечо Ванчуру практически не беспокоило, и он вновь взял управление бронепоездом в свои надежные руки профессионала.

Рудольфу Хейзингеру оставалось только сидеть в запертом штабном вагоне и ждать. Он смотрел в узкую щель между бронированных ставен вагонного окошка и предвкушал, как уже через несколько часов любовно выращенная им зараза достигнет русских позиций по ту сторону линии фронта.

За окошком с мутного серого неба сеялся мелкий дождик: вскоре после рассвета погода решительно испортилась. Сквозь влажную дымку проглядывал временами тусклый солнечный диск, но от этого становилось еще пасмурнее и тоскливей. Но унылая картина не портила настроения Хейзингера, он ее просто не замечал. Полковник довольно потирал руки: перед его внутренним взором уже вставали приятные картины ближайшего будущего. Вот он приезжает в Берлин, где сам кайзер Вильгельм II дает ему аудиенцию. Вот его награждают орденом «Черного орла». Вот ему дают генеральское звание…

На последнем перед мостом полустанке Ванчура распорядился загнать бронепоезд на сортировочную горку и перецепить цистерну в самый хвост. Смысл этой операции заключался в том, чтобы сразу после слива отцепить пустую цистерну и на всех парах удирать с места преступления, ведь комендант понимал, что акция, подготовленная Хейзингером, только так и может квалифицироваться по любым законам, что писаным, что неписаным, что национальным, что международным. А еще комендант оставлял на полустанке один из бронепаровозов, чтобы позже забрать его и вернуть в ордер эшелона. Теперь, после уже свершившейся потери бронеплощадки и намеченного сброса цистерны, удвоенная мощность тяги была излишней, на передний план выходила маневренность, а маневрировать одним локомотивом проще, чем двумя.

Босняки, которые опасливо возились у цистерны на сортировочной горке, злобно ругались… Они уже хорошо сообразили, что содержимое цистерны смертельно опасно, что в ней какая-то зараза. Небо над полустанком, затянутое пеленой туч, было серым и унылым, словно могильная плита. Настроение солдат соответствовало пасмурной погоде.