По воле судьбы - Колин Маккалоу

— Я тоже любил его, — откликнулся Децим Брут. — И искренне полагал, что он сможет улучшить работу Сената. Однако он потерял чувство меры. Затея с вольноотпущенниками погубила его.

— Я думаю, — задумчиво сказал Антоний, — что теперь все успокоятся и наконец изберут меня квестором.

— А я отправлюсь к Цезарю в Галлию. Увидимся там.

— Ха! — воскликнул Антоний. — Наверняка жеребьевка забросит меня на Сардинию.

— О нет, — усмехнулся Децим Брут. — Нас обоих ждет Галлия. Цезарь затребовал тебя, Антоний. Он сообщил мне об этом в письме.

Настроение Антония резко улучшилось, и он, окрыленный, отправился отдыхать.

В ту ужасную ночь произошло еще кое-что. Небольшая группа взволнованных горожан под водительством Планка Бурсы отправилась к храму Венеры Либитины, где хранились фасции высшей власти, которые некому было вручить, поскольку выборы не состоялись. С этими фасциями инициативные римляне добрались до Марсова поля и встали у дома Помпея, требуя, чтобы тот принял их. Но в доме было темно, никто к ним не вышел. Узнав, что Помпей уехал в Этрурию, Бурса испугался и поспешил улизнуть. Группа, оставшаяся без вожака, не придумала ничего лучшего, как проследовать на Палатин, чтобы просить на диктаторство Метелла Сципиона, но и тот не открыл им дверей. На рассвете фасции были возвращены в храм.

Рим брошен, никто не хочет им править. Так думали все — и мужчины и женщины, пришедшие поглазеть на дымящиеся руины. По ним уже ползали работники похоронной конторы в специальной обуви, в масках, в перчатках. Они палками ворошили золу, надеясь найти прах Публия Клодия. Наконец что-то такое нашли и опустили в урну, отделанную золотом и драгоценностями. Ее заказала мать Фульвии, ибо у Клодия не было права на похороны за государственный счет. Сама Фульвия, разбитая горем, ни во что не мешалась, но панихиду на Форуме все-таки запретила, поэтому прах унесли.

Катон и Бибул пораженно оглядывали пожарище.

— О, Бибул, базилики Катона Цензора больше не существует, а у меня нет средств, чтобы возвести ее заново! — стенал Катон, озирая обвалившиеся почерневшие стены.

Колонна, так досаждавшая плебейским трибунам, торчала из балок провалившейся крыши, как остаток прогнившего зуба.

— Ты можешь использовать приданое Порции, — сказал Бибул. — Я без него обойдусь, да и Порция тоже. Кроме того, Брут в любой день может вернуться. Он тоже даст денег.

— Утрачены все протоколы Сената! — продолжал жаловаться Катон. — И речи великого Цензора обратились в ничто.

— Зато, по крайней мере, нам теперь не грозит засилье вольноотпущенников.

Для сенаторов Рима это было единственным утешением.

То же самое думал и Луций Домиций Агенобарб, взявший в жены сестру Катона и отдавший некогда за Бибула одну из своих сестер. Короткий, коренастый, без единого волоска на гладком лоснящемся черепе, он не обладал ни напористостью одного из поджидавших его друзей, ни острым умом второго, но был невероятно упрям и безгранично предан boni — «хорошим людям», ультраконсервативной фракции Сената.

— До меня только что дошел потрясающий слух! — сообщил он, задыхаясь.

— Какой? — равнодушно спросил Катон.

— Что Милон был в Риме во время пожара!

Оба друга уставились на Агенобарба.

— Не может быть, у него не хватило бы смелости, — промямлил Бибул.

— Но мой информатор клянется, что видел его на Капитолийском холме. И в доме его потом кто-то возился. Явно не слуги.

— Кто же подбил его на убийство? — спросил вдруг Катон.

— А была ли в том нужда? — удивился Агенобарб. — Он и Клодий всегда были врагами.

— Но до убийства не доходило, — сказал Бибул. — Кажется, я могу назвать подстрекателя.

— И кто он? — спросил, встрепенувшись, Агенобарб.

— Разумеется, Помпей. А за ним стоит Цезарь.

— Но это ведь сговор! — ахнул Агенобарб. — Помпей, конечно, дикарь, но дикарь осторожный. Цезарь сейчас в Галлии, а Помпей досягаем. Зачем бы ему себя так подставлять?

— Если нет доказательств, о чем ему беспокоиться? — бросил с презрительной миной Катон. — Он публично порвал с Милоном больше года назад. С этой стороны к нему не подъедешь.

— Вот-вот, — улыбнулся Бибул. — И приручить пиценского дикаря становится нашей первостепенной задачей. Если он так выкладывается для того, кто от него далеко, подумайте, что он может сделать для тех, кто с ним рядом! Где Метелл Сципион?

— Заперся в своем доме, после того как к нему пришли с фасциями.

— Тогда, — сказал Катон, — мы войдем к нему со двора.

После сорока лет крепкой дружбы Цицерон и Аттик поссорились. Цицерон, всегда побаивавшийся активности Публия Клодия, воспринял весть о его смерти с восторгом, а Аттик искренне горевал.

— Я не понимаю тебя, Тит! — кричал Цицерон. — Ты один из самых влиятельных всадников в Риме! Ты огребаешь проценты с каждого римского предприятия, Клодий бы уничтожил тебя! А ты скорбишь по нему, как по близкому человеку! Я вот не скорблю! Наоборот, я рад!

— Никто не должен радоваться преждевременной потере Клавдия Пульхра, — твердо сказал Аттик. — Он был братом одного из моих самых дорогих друзей, Аппия Клавдия. Он был умен и достаточно образован. Мне очень нравилось бывать в его компании, и я буду скучать без него. И мне жаль его маленькую жену, которая очень любила его. — Костлявое лицо Аттика стало задумчивым. — Страстная любовь редко встречается, Марк. Она не заслуживает, чтобы ее обрывали в самом расцвете.

— Фульвия? — взвизгнул в ярости Цицерон. — Эта вульгарная шлюшка? Имевшая наглость брюхатой являться на Форум и костерить противников своего муженька! Стыд, да и только! О, Тит, перестань! Она, возможно и внучка Гракха, но Семпронии и Фульвии вряд ли ею гордятся!

Аттик вдруг сжал губы и встал.

— Иногда, Цицерон, ты ведешь себя как махровый ханжа! Ты должен быть осторожен: за твоими арпинскими ушами все еще торчит солома! Ты хуже грязной сплетницы с окраины Лация и даже не помнишь, что ни один Туллий не осмеливался сунуть нос в Рим, когда Гай Гракх держал в руках Форум!

И он покинул гостиную, оставив хозяина в совершеннейшем изумлении.

— Что с тобой? И где Аттик? — пролаяла с порога Теренция.

— Думаю, побежал к Фульвии, чтобы плясать перед ней.

— Но она ему всегда нравилась. Хотя бы за то, что с пониманием относилась к его пристрастию к молодым паренькам.

— Теренция! Аттик женат, у него есть ребенок!

— И какое это имеет отношение к ценам на рыбу? — строго вопросила Теренция. — Право, Цицерон, ты стареешь.

Цицерон вздрогнул, поморщился, но ничего не сказал.

— У меня есть к тебе разговор.

Он показал на дверь своего кабинета.