Пряжа Пенелопы - Клэр Норт

должны. Вся Греция мне благодарна! Вы мне ноги целовать должны, вы должны… Почему я его убила?!

Пенелопа хмурится на миг, скорее сбитая с толку, чем обиженная словами Клитемнестры.

– Нет, – говорит она наконец негромко, – я про другое. Зачем ты убила его… так?

Клитемнестра застывает, как готовая напасть змея, потом снова сворачивается, делается меньше – женщина, не царица, и, конечно, есть что-то еще. Ибо да, да, все это правда, эта история крови и убийства, но все же Клитемнестра кланялась, улыбалась и сказала: «О мой верный муж, добро пожаловать домой!» – когда Агамемнон сошел с корабля на пристань. Она бросилась к его ногам и возгласила: «Мой герой! Мой возлюбленный! Величайший из царей!» – и перед ним сыпались лепестки, и на золотом кресле его внесли в город, а Клитемнестра напоказ – и почти без помощи припрятанной в платке луковицы – рыдала от счастья, что он возвратился.

Только потом, когда он повернулся спиной, она разрешила бровям нахмуриться, лицу – скривиться, а ярости – застучать в сердце. Потом Эгист шагнул из тени, притянул ее к себе и прошептал: «Не сейчас, любовь моя. Не сейчас. Мы должны быть осторожны. Мы должны быть мудры. Не наноси удара. Не сейчас».

Эгист, который сам был сыном царя, убитого дяди Агамемнона, имел столько же прав на микенский трон. Но он превратился в поэта, в человека, которому приходилось ублажать женщин, чтобы продвинуться в жизни, самого низкого из низких. Он держал ее – она тряслась от ярости, по коже бежали мурашки от прикосновения Агамемнона – и шептал: «Подожди, любовь моя. Подожди. Ты такая храбрая, ты такая сильная. Никто другой в Греции не сможет это сделать, а ты сможешь».

Она боялась, что Агамемнон сразу потребует ее, тут же отвернет ее лицо к стене и прижмет рукой, чтобы не смотреть на нее, пока делает свое дело. Но нет, он был слишком упоен вином и восхищением мужчин города, чтобы вспомнить о жене, и она стояла у него за спиной, и улыбалась, и говорила: «Все, что пожелаешь, любимый», и устроила его троянских рабынь во второй, самой лучшей, комнате, и задавалась вопросом, отворачивает ли он их лица тоже, когда сношается с ними, и болит ли у них после этого шея.

«Подожди, подожди», – шептал Эгист, и она ждала. Ждала, пока придет время, ждала яда или лихорадки, какой-нибудь неочевидной возможности отомстить, а потом сыграть горюющую вдову. Но затем, однажды ночью, когда она уже засыпала, Агамемнон ворвался к ней и заорал:

– Ты что творила, женщина?

Она кое-как поднялась в полусне, а он набросился на нее, ударил по лицу – она знала, что надо делать, и сразу упала на пол, она знала, что он любит бить женщин тогда, когда они стоят.

– Что за дерьмо? Ты прогнала кого-то из города? Ты прогнала моих друзей?

– Я исполняла закон. Я прогнала врагов Микен, я правила, как ты мне сказал…

Он снова ударил ее, хоть она и лежала, и вот тогда она по-настоящему испугалась.

– Ты не правишь! – заорал он, глаза ей забрызгало его слюной, лицо заливала кровь из разбитого носа. – Я здесь царь! Я царь! А ты просто… просто вещь! Ты не отдаешь приказов! Ты не прогоняешь моих друзей! Ты не говоришь с воинами, или купцами, или военачальниками, или советом, или любым другим мужчиной, пока я не позволю!

И вот оно, вот оно.

Кто-то, видно, нашептал ему на ухо: «Агамемнон, насчет твоей жены…»

Кто-то, наверно, сказал ему, что, пока его не было, она сидела на его троне, говорила его голосом и те, кто задавал поначалу вопросы относительно этого, быстро перестали их задавать. Она была женщиной и правила как царь, а теперь – вот оно, к тому и шло – он поднимает ее, швыряет на кровать, и, хотя она кричит, царапается и пытается воткнуть ему пальцы в глаза, он все равно сильнее. Он всегда был сильнее.

Закончив, он лежит, задыхаясь, на липкой простыне, доказав ей то, что хотел, наилучшим известным ему способом.

Эгист шлет весть из-за стен дворца: я уже иду, я уже иду, я соберу воинов, и мы возьмем свое…

Но он не приходит.

Агамемнон призывает назад своих изгнанных друзей, воров и лгунов, которые ограбили его дворец, пока его не было, льстецов и негодяев, которые шептали медовые речи и попирали закон. Он раздевает Клитемнестру догола перед ними и говорит: «Проси у них прощения» – но, когда она не просит, не склоняется, он кидает ее себе на колено и избивает до крови, а Эгист не приходит.

И потом, однажды вечером, когда он отвернул ее лицо к стене и растянул в стороны ее ноги: «Шалава, проклятая шлюха, проклятая шалава, я царь, я царь, я царь!» – как только он закончил и лежал там, потный, воняющий вином и потрохами, она встала, чтобы помыться, чтобы оттереть его от себя, и увидела на серебряном блюде нож, которым иногда резала фрукты. Тот самый кинжал, что был ее свадебным подарком.

И перестала вытираться, потому что скоро придется мыться снова.

И взяла нож.

«Ты выглядишь как проклятая…» – говорит он, но предложение не будет закончено.

Она делает это.

Не ради сына, убитого во дворце Тантала.

Не ради дочери, зарезанной на алтаре Артемиды.

Она делает это той ночью, в отчаянии и лихорадке, ради себя.

Только ради себя.

Я люблю тебя, шепчу я, а по ее рукам течет кровь.

Я люблю тебя, говорю я, а Эгиста вызывают из его убежища, и он в ужасе смотрит на труп. «Что ты натворила?» – спрашивает он, и у нее нет ответа.

Я люблю тебя, бормочу я, а она бежит. Ты любима царицей богов. Ты освободилась, ты летишь через ночь, как луна, ты справедливость, ты возмездие, ты праведное лезвие во тьме! Ты моя Клитемнестра.

Через несколько дней Орест бросит то копье, что оборвет жизнь Эгиста. Он станет первым человеком, которого убил ее сын.

Я люблю тебя, выдыхаю я, а Клитемнестра сидит, неподвижно и молча, в итакийской ночи. Я продеваю свои пальцы в ее, и ловлю рукой руку Пенелопы, и связываю их с собой и друг с другом в этом тихом месте. Мои царицы, шепчу я, и солнце пронзает восточный горизонт. Не бойтесь.

Снаружи, в выцветающей ночи, кричит сова, и я на миг чувствую присутствие другой, улетающей на оперенных крыльях.

Глава 26

В темноте за хутором Семелы ждет Приена. Теодора из Фенеры стоит рядом с ней с луком за спиной. Урания, начальница соглядатаев, стоит чуть поодаль с одной из своих служанок. Есть там и другие – вглядитесь повнимательнее в темноту и увидите их: вдов, сирот, незамужних девушек и потрепанных жизнью рыбачек. Царица позвала их, и они пришли, и теперь молча ждут и смотрят в полутьме, как Пенелопа приближается вместе с Эос.

Пенелопа берет руки