Подьячий Разбойного приказа - Константин Константинович Костин

свечу, я поставил ее на пол, потянулся поджечь… и снова сбил. Свеча снова закатилась под кровать.

Так. Что-то не так. Я в жизни не был таким неуклюжим. Что происходит, чё…?

Я зажал рот ладонью.

Похоже, я уже дочертыхался. А ведь знал же, знал, что нельзя произносить это слово, особенно на эмоциях.

Упоминание нечисти, любой, произносимое в сердцах, особенно, на негативных эмоциях, то есть, как ругательство, может приоткрыть путь за Грань. Сильной твари оттуда таким путем не проникнуть, но какой-нибудь мелкий бесенок, их тех, что будет толкать под руку, мешать и портить — вполне мог.

Я оглядел комнату. Не рассмотришь, не умею я бесов видеть, не знаю нужных Слов. Но могу поспорить — бесенок где-то тут. Ладно, зато я знаю, как от него избавиться. Благо я все равно уже на коленях.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежит от лица Его ненавидящие Его…

Судя по лицу, гонец начал подозревать, что ритуал пошел куда-то не туда.

* * *

После молитвы Честному Кресту все пришло в норму — мелкому бесу больше и не надо — свеча встала, как прибитая и загорелась с первой попытки. На полу засветились тусклые, уже выцветающие следы.

Так вот эти, самые яркие — мои… Эти сапоги — гонца, вон они туда-сюда ходят… Эти маленькие сапожки — явно его зазнобы… Так, а эти босые ножки…? А, ну да — она же. Чего это она тут босиком бегала? Эти ласты — сам гонец, тоже босиком…

Я поднялся и отряхнул руки.

— Ну, что? — жадно спросил гонец, глядя на меня как на ангела-спасителя, — Помоги мне, подьячий, не забуду, отплачу!

Ну, мне уже сунул мешочек с монетами Афанасий, да и ты, гонец, явно не богат.

— На том свете угольками, — отмахнулся я, — Не было здесь в комнате больше никого, только ты, да я, да подруга твоя.

Затереть следы ауры, конечно, можно, но тогда и остальные следы пропали бы. Так что — сумку попятили не здесь.

— А как…

— Вспоминай, где ты ее последний раз точно видел?

Гонец потер виски:

— Перед входом во двор. На крыльце поправлял.

— Что потом делал?

— Сразу внутрь прошел и по лестнице поднялся.

— Через зал?

— Да.

Спрашивать, кто был в зале — бесполезно, даже если гонец их и вспомнит — где их искать, да и как бы они… Стоп!

— С кем ты столкнулся, когда проходил зал? — спросил я, точно зная, что так и было.

— С другим гонцом. Он за столом сидел и как раз поднялся. Чуть меня с ног не сбил.

Бинго! Все-таки моя интуиция меня не подвела! Тот гонец был замешан в этой байде, был! Что-то в нем было, значит, неправильное, что я не заметил, но подсознательно отметилось.

— Кафтан темно-синий, штаны голубые, сапоги желтые?

— Точно! Думаешь — он?

Ну а кто? Обычный прием мошенников-карманников — налететь на жертвы и срезать кошель. Тем более, что наш Финист-Ясный Пингвин летел на крылья любви и не заметил бы, даже сними с него штаны.

— Где ж его теперь искать? — гонец опять поник.

— Видел я его, в кабаке выпил и в сторону Серпухова поскакал.

Вот оно! Вот что я подсознательно отметил — «гонец» взбодрил лошадь Словом. Зачем, если в Подоле есть ям, где меняют уставших коней? Значит, не гонец это был!

Обокраденный гонец вскочил с табурета. Только для того, чтобы упасть на колени передо мной.

— Иван! Помоги! Холопом твоим стану навеки! Помоги догнать!

Глава 31

Погоня, погоня, погоня, погоня, в горячей крови! Бешеная скачка под ночным небом, луна, серебряным диском освещающая наш путь и черный силуэт противника, который становится все ближе, и ближе, и вот уже наш враг поднимает коня на дыбы, резко останавливается и спрыгивает на землю, обнажая клинки шпаги и кинжала…

Постойте, какой шпаги? Французские ковыряла на русской земле приживутся только в восемнадцатом веке и то стараниями известного селекционера Романова П.А. Причем это в нашей истории, а здесь на троне по-прежнему Рюриковичи, а Романовых нет в природе.

Я встряхнул головой, отгоняя непрошенные фантазии, и посмотрел на умоляющее лицо гонца.

— Не догоним. Он нас на несколько часов опережает…

— Догоним! Я Слово знаю! С ним конь пятьдесят верст в час делает, не меньше!

А потом падет, небось.

— Антон, не могу. Я до утра в Подол вернуться не успею.

— А куда ты едешь?

— В Тулу.

— Так и мне в ту же сторону! Еще и быстрее окажешься!

— Мне не надо быстрее. Мне надо выехать из Подола утром.

— А…

— Приказ.

Гонец поник. Явно не от обиды на меня — от понимания, что обстоятельства бывают выше нас. А приказы, как известно, не обсуждаются. Разве что потом, в курилке и матом.

Мне даже стыдно не стало за ложь. Будь я один — да ради бога, уже скакал бы с гонцом, хотя бы для того, чтобы посмотреть на лошадь, которая пятьдесят кэмэ в час делает. Но у меня девчонки. И они будут нервничать, если я не вернусь в ближайшее время. Я-то по плану должен снять комнату до утра, оставить след — и свалить обратно к ним.

Антон, впрочем, недолго грустил. У него был след, был план и он, по глазам видно, прямо чувствовал, как его голова, уже почти отрубленная, прирастает обратно. Горячо поблагодарив меня и выбив-таки обещание встретиться в Москве через месяцок, он рванул вниз по лестнице, на ходу выкликая хозяина постоялого двора.

Кстати, надо и мне к нему спуститься. Комнату-то мне так и не дали.

Лестница была, как и все на Руси, деревянная, из могучих досок, которые ваше время назвали бы, скорее, широкими брусьями. Я проскакал по ней, как по клеткам классиков… и на предпоследней ступени запнулся. Почувствовал, что падаю…

Чёрт!

И мой лоб встретился со стеной. Такой же деревянной и такой же могучей.

А потом кто-то выключил свет.

* * *

Колокола звонят… Или это у меня в ушах звенит? Да нет, колокола, утро уже, надо на службу соби…

Утро?!

Я вскочил.

Комната. Кровать. Окно, за которым розовеет рассвет.

На кровати — никого. Ну, кроме меня.

Где я?

Последнее, что помню… Я дотронулся до лба и зашипел. Шишка вспухла такая, что будь я женат, у меня уже возникли бы вопросы к жене.

При этом голова, на удивление, не болела. И вообще я чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Оно и неудивительно —