Булатный перстень - Дарья Плещеева

Поликсена встревожилась — что там еще могло произойти? Она выглянула, но увидела только прохожих и неподвижного человека, стоящего на коленях. И тут незримый супруг воскликнул довольно громко:

— На нас смотрят!

Поликсена отшатнулась от окошка. Она не сразу догадалась, что он имел в виду прохожих. И мучительно долго не могла понять, почему его смущают чьи-то небрежные и мимолетные взгляды?

Потом женщина предложила поговорить у него дома, но супруг сказал, что это невозможно. Как ни была Поликсена неопытна, а поняла — будь эта женщина просто приятельницей, он привел бы ее сюда и попросил выставить на стол угощение. А коли не хочет знакомить с той, которая перед Богом ему жена, то дело неладно.

Супруг решил, что поговорить можно и во дворе на лавке, повел туда женщину, а Поликсена перебежала от окошка гостиной, глядевшего на улицу, к кухонному, выходящему во двор.

Окно по летнему времени было открыто, и Поликсена отчетливо слышала голоса. Новость следовала за новостью: супруг выдумал спешно ехать в Москву, его сильно беспокоила пропажа важного письма, та женщина предложила помочь в поисках, и тут между ними началось любовное объяснение. Супруг твердил, что жить без нее не может, и негодовал на прошлое, которое являет собой преграду меж ними.

А «прошлым» была она, Поликсена. И когда влюбленные опять замолчали, она поняла — целуются.

Потом они расстались. Супруг пришел домой, был в смятении, вытаскивал из комода вещи, пытаясь уложить их в дорожный сундучок. Поликсена села на стул и смотрела, придерживая руками живот, — дитя во чреве стучалось и ворочалось, словно пыталось убежать от беды.

Потом он набрался мужества, подошел, обнял, поцеловал в щеку — теми же губами, которые только что дарили восторг другим устам. Поликсена чувствовала, что летит во мрак, в бездонную пропасть. Нужно было хотя бы спросить его, когда вернется, хотя бы пожелать счастливого пути, — слова не шли с языка.

Супруг не просто ушел — сбежал, ухватив сундучок за кольцо в крышке, а Поликсена слушала гаснущий стук торопливых шагов.

Нужно было что-то предпринять — но что, скажите на милость, может предпринять восемнадцатилетняя женщина, невенчанная жена, до смерти влюбленная в переменчивого супруга, да еще за две недели до родов? Плакать разве что… только плакать…

А потом возникло безумное решение — раз он более не любит и страдает от невозможности любить другую, то не связывать ему руки, — уйти!

Адрес госпожи Арсеньевой Поликсена знала — старуха, навещавшая ее в Смольном, хвалилась своим домом и соседями. Конечно, будет крик, возмущение, но потом она угомонится, даст приют и, что важнее, даст совет: как жить с младенцем на руках, не имея доходов и при этом страстно желая постричься в монахини?

Но являться к Арсеньевой все же было страшновато, и Поликсена с узелком ходила по Большой Морской, набираясь мужества, пока не ощутила вдруг себя в объятиях — Мавруша, сбежав из дому и отыскивая арсеньевское жилище, увидела подругу и кинулась к ней, едва увернувшись из-под копыт рысака.

Всю эту печальную историю Мавруша знала наизусть. И было ей тяжко — когда Поликсена, открыв медальон, показала лицо своего неверного и любимого, Мавруша узнала человека, покорившего ее душу неземным прекрасным голосом.

И если Поликсена имела хоть то утешение, что могла говорить с лучшей подругой о своей беде, то Мавруша и такого не имела. Она была обречена молчать о своей любви, а поскольку любовь была роковая и вдвойне безнадежная — ведь возле Нерецкого уже обретались две женщины, мать его будущего дитяти и загадочная возлюбленная, — то у Мавруши была одна дорога, в девичью обитель, ибо никого другого она уж никогда не полюбит.

Но сперва нужно было помочь Поликсене — во что бы то ни стало помочь.

— Ложись-ка лучше спать, Мурашка, — сказала Мавруша. — Все-таки тут лучше, чем на чердаке. А утром принесем оттуда твое добро. И я первым делом поговорю с Сашеттой.

— Не надо.

— Надо! Потому что… больше не с кем! Я попрошу, она даст экипаж, мы поедем к тетушке Федосье Сергеевне. Там полон дом женщин, и для тебя место найдется, там и родишь. Ты пойми, нельзя тебе нигде сейчас бегать, нужно жить в одном месте!

— Но не здесь!

— Не здесь, не здесь!.. Только не плачь! А знаешь, можно ведь пойти к господину Бецкому! Он добрый, он смольнянок любит! Он придумает, как быть!

— Это будет позор на весь Санкт-Петербург!

— Да нет же, нет! Бецкой в свете человек уважаемый! Он найдет способ спрятать тебя, а потом помирить с супругом…

— Я с ним не ссорилась. Хочу одного — чтобы когда-нибудь ему сообщили, что умерла инокиня Поликсена, а он тогда бы понял… понял…

И Поликсена расплакалась.

Разумеется, Мавруша тоже разревелась, вообразив подобную картину: когда сообщат Нерецкому, что умерла инокиня Мавра. Умирать страх как не хотелось, да ведь скончаться следует молодой, чтобы лежать в гробу невыносимо прекрасной, чтобы люди говорили: ее сгубила тайная и безответная любовь!

Но в восемнадцать лет слезы иссякают быстро — и подруги, сидя на диване в обнимку, вспомнили вдруг, как еще во втором возрасте они прятали под перинками сухари из черного хлеба, чтобы грызть их по ночам. Вспомнили, как чинили шелковые пояски, которые выдавались раз в три года. И вдруг тихонько засмеялись — вот когда они были счастливы, какой радостной была жизнь, невзирая на холод в дортуарах и тоненькие одеяльца.

Потом Поликсена все же заснула. А Мавруша впервые в жизни поняла, что такое бессонница. Она укладывалась то так, то сяк, переворачивала подушку, даже косу переплела в надежде, что мерные движения гребня пойдут на пользу. Ничто не убаюкивало, и тогда Мавруша, встав, пошла копаться в комоде, благо белые ночи еще длились, да и лампадка горела в углу под образом Богородицы. Она достала свои сокровища — куски батиста, мотки кружев: нужно было выбрать необходимое для крестильной рубашечки. Нехорошо, чтобы дитя оказалось в храме Божьем без нарядной рубашечки, отделанной лучшим кружевом, а шить смольнянок выучили на совесть.

Взяв большие ножницы, Мавруша прокралась в столовую, зажгла свечу и на большом столе принялась кроить рубашечку.

Было почти четыре часа утра. Там она и заснула в кресле. Утром ее обнаружили девки, но будить не стали, а пошли докладывать барыне-голубушке. Александра пришла посмотреть на рукоделие и все поняла.

— Этого мне лишь недоставало, — сказала она. — Что, Фрося, есть ли какая примета — когда у тебя в доме ни с того ни с сего роженица поселяется?

— Насчет роженицы не знаю, а когда чужая кошка брюхатая забегает в дом и рожает, это к добру, к прибыли, голубушка-барыня.

— Кошке хоть не надо искать кормилиц… — заметила Александра, вспомнив про доктора Игнатова. — Танюшка, подавай завтракать да вели закладывать экипаж. Фрося, готовь одеваться и волосы чесать. Да быстро! Чтоб не дольше часа провозиться! А то доктор рано из дому выезжает — потом ищи его по всему городу!