"Аполлон-8". Захватывающая история первого полета к Луне - Джеффри Клюгер

– Как в старом товарном поезде, – поддержал его Андерс.

– Это и есть старый товарный поезд, – откликнулся Ловелл, отстегивая перчатки и снимая шлем. – Располагайтесь поудобнее, лететь нам еще долго.

В этом Ловелл был прав. В момент старта Луна отстояла от Земли на 376 115 км. От высшей точки нынешней орбиты «Аполлона-8» до назначенного места оставалось 375 924 км.

Декабрь 1968 г.

Инструкции не обязывали Джина Кранца присутствовать в хьюстонском ЦУП при старте «Аполлона-8». В официальном графике дежурств, где расписывались роли для всех операторов за пультами на каждую из трех восьмичасовых смен шестидневного полета, имя Кранца нигде не упоминалось. Его график, составленный по принципу «нечетные номера мои, четные нет», требовал не управлять полетом «Аполлона-8», а планировать следующие экспедиции «Аполлонов» – 9, 11, 13, 15 и так далее, пока лунные корабли будут летать. Применительно к «Аполлону-8» главное кресло в ЦУП – место руководителя полета – принадлежало по очереди Клиффу Чарлзуорту, Милту Уиндлеру и Глинну Ланни, и они, зная свое дело, совершенно не нуждались в контроле Кранца.

Однако расписание дежурств и желание Кранца не одно и то же, и нигде, кроме как в ЦУП, Кранц сейчас находиться не мог. Он любил этот огромный высокий зал и все его детали, любил этот огромный экран с картами и данными, занимавший всю переднюю стену, как в кинотеатре. Любил настолько, что не представлял, как сюда можно прийти не в полной готовности – особенно в дни полета.

Кранц гордился тем, что всегда спит глубоким сном, чаще без сновидений. Ночью он обычно походил на живое подобие огромных ракетных двигателей на его кораблях: если уж выключался, то выключался полностью. А когда включался, тоже аналогично двигателям, то не было никаких сомнений, что включился. Впрочем, для этого порой требовалась кое-какая помощь.

По его собственным прикидкам, Кранц был обладателем четырех десятков музыкальных альбомов Джона Филипа Сузы. Число могло быть не совсем точным, поскольку Марта и дети постоянно дарили ему новые альбомы на день рождения и другие праздники. Почти каждое утро Кранц просыпался и ставил что-нибудь из Сузы – «Звезды и полосы навсегда», или «Всегда верен», или «Руки, протянутые через море», – просто чтобы начать новый день.

На работу он ехал тоже под марши Сузы, доносящиеся из портативного магнитофона на соседнем сиденье, и рассчитывал дорогу так, чтобы все светофоры на пути через спальный район Лиг-сити до самого Космического центра встречали его зеленым. В конце пути, прибыв на место, он не всегда мог поручиться, что все светофоры горели зеленым – по правде говоря, он мог и не вспомнить, видел ли их вообще, настолько был увлечен музыкой и мыслями о предстоящем дне.

Выбравшись из машины на стоянке у ЦУП, Кранц приветствовал Муди – охранника стоянки с золотым зубом и военными манерами, знавшего поименно всех операторов и инженеров в здании. Муди на это лучезарно улыбался и четко произносил ответное приветствие. А затем, наконец, Кранц попадал в зал управления полетом.

В бытность Кранца в ВВС он летал на реактивных истребителях F-86 «Сейбр» патрулировать территорию вокруг демилитаризованной зоны в Корее. Такие задания он любил, за исключением одной детали: «Сейбр» был рассчитан на одного, так что Кранцу почти не приходилось летать даже в паре, не говоря уже о целой компании товарищей по оружию, какая помещалась в «летающий штаб» B-17. Боевых друзей ему не хватало, и работа в ЦУП в некотором смысле заменяла такое братство.

Оказавшись в зале в любую минуту любого полета, Кранц мог точно сказать по одной только обстановке, давно ли началась смена и на какой стадии находится полет: он определял это по тому, насколько полны корзины для мусора, насколько подсохшими выглядели сэндвичи, насколько свежие на вид пицца или кофе.

Когда дела шли хорошо, большинство операторов работало на своих местах. Если возникала проблема, у соответствующего пульта образовывалась толпа. Одна толпа – одна неполадка. Много толп – серьезные неприятности.

В утро, когда стартовал «Аполлон-8», даже новичок понял бы, что все идет гладко. Кранц прибыл задолго до старта и уселся в задних рядах, откуда мог незаметно наблюдать за происходящим и при необходимости вмешаться. Пока часы обратного отсчета шли к нулю, в зале царило обычное оживление; пока «Сатурн-5» с ревом летел до околоземной орбиты – обычное напряжение. Когда ракета вышла на орбиту, у операторов оставалось около трех часов до следующей крупной вехи, маневра старта к Луне, который все называли TLI[36]. По сути это был запуск двигателя, отправляющий астронавтов в путь к Луне.

Маневр TLI был непростой процедурой, для него требовалось запустить двигатель 18-метровой третьей ступени «Сатурна-5», которая все еще была соединена с кораблем. Запуск двигателя должен разогнать «Аполлон-8» до нужной скорости, способной вывести его на траекторию по направлению к Луне. Третья ступень после этого отделялась и уходила на «мусорную» орбиту вокруг Солнца. И хотя на стадии уравнений и тренажеров все выглядело довольно просто, в реальном пилотируемом полете такое еще не делали ни разу. Но даже если кто-то в зале и волновался из-за нового маневра, то виду не показывал.

За пультом капкома сидел с расслабленным видом Майк Коллинз. Выбрать его для этой смены в самом начале полета было удачным решением, поскольку с экипажем он был знаком ближе, чем кто-либо еще из астронавтов. За пультом, контролирующим операцию торможения, сидел Чак Дитрих, за динамикой полета – позывной FIDO – наблюдал Джерри Бостик: оба были в прекрасных отношениях с экипажем, и их выбор на роль операторов для маневра TLI стал отличным решением.

Больше всего радовали глаз сменные руководители полета Чарлзуорт, Уиндлер и Ланни, которые исполняли одну и ту же должность, но подходили к работе под разным углом. Чарлзуорт, физик по образованию, участвовавший в ракетной программе «Першинг» Армии США, любил летающую технику, на глубинном интуитивном уровне понимал ее принципы и не склонен был потакать ее капризам. Уиндлер напоминал Кранцу его самого: разбирался в системах, оборудовании и людях за пультами с основательностью боевого генерала и при этом чувствовал лирику всего дела так, как больше никто из работающих в зале.

Ланни в этом списке стоял особняком. Кранц работал с ним дольше всего, с тех самых пор, когда оба были зелеными новичками в команде Крафта. Ланни не обладал такой же, как у Кранца, твердостью нрава и быстротой реакции, однако из всех руководителей полета он относился к делу с наибольшей вдумчивостью и тщательностью. Любые неполадки в системах он распознавал с ювелирной точностью и очень серьезно относился к тому, что руководители полетов называли «ловлей блох», – записывал в сменный журнал любые мелкие замечания к работе любой системы, которые в данный момент не имели значения, но для другого руководителя на том же этапе следующего полета могли оказаться очень важными.