Сама виновата - Мария Воронова

Она рывком села на кровати, вытерла глаза ладонью и всхлипнула:

– А отчего я издергалась, он тебе случайно не сообщил?

– Ну как же… Ты завела роман на стороне.

– Ах, вот как? А он не уточнил, что это был роман с тремя мужиками сразу и против моего согласия, а он его спокойно созерцал и даже не пытался меня отбить?

– Что? – мать отдернула руку. – Доченька!

– Нет-нет, не волнуйся, мне все же удалось не ответить им взаимностью. Вовремя подоспели какие-то ребята и шуганули этих козлов, так что я не пострадала.

Мама порывисто обняла ее и поцеловала в глаза, как в детстве. Ольга положила ей голову на колени.

– И он тебя не защищал?

– Не-а… Стоял, как истукан, хоть штаны не намочил, и на том спасибо.

– Господи… И ты с ним еще пыталась жить после этого?

– Как видишь.

– Себя только ломала под подлеца и труса. Ну все, теперь пусть он только тут появится! Я сама с ним разберусь! – Мама снова обняла ее. – Он быстро сюда дорогу забудет, и ты тоже не думай с ним мириться. И слава богу, что у вас не было детей. От такой слякоти рожать, оно тебе надо, дочка?

– Дети всегда хорошо.

– Мужик должен закалить свои яйца, прежде чем давать потомство!

Ольга засмеялась и тут же снова всхлипнула.

– Мам, а ты почему мне сейчас веришь? Ты же обычно слушаешь всех, кроме меня.

– Оль, а вот как тебе верить, если ты всегда темнишь, вечно скрываешь? Даже сейчас – могла бы сразу все рассказать, а ты столько времени мучилась.

– А надо обязательно душу выворачивать перед тобой, чтобы получить сочувствие? Ты же тоже никогда меня не поддерживала просто так. Сначала надо было к тебе с исповедью прийти, покаяться во всех грехах, которые ты, кстати, далеко не всегда отпускала.

Ольга тут же пожалела о своих словах, думала, мама обидится и уйдет, но она только вздохнула:

– Не знаю, почему так… Наверное, я знала, что мой первый долг – воспитать тебя достойным человеком, и очень боялась не справиться.

– Но теперь-то что выросло, то выросло.

– Правда, Оля. Теперь я могу просто любить тебя. Пойдем чайку попьем?

Они засиделись допоздна, пили чай с конфетами, и мама все переспрашивала, точно ли Ольга не пострадала от тех гадов, и убеждала, что все наладится, Ольга встретит достойного человека и родит детей, и так хотелось в это верить…

Когда Ольга легла спать, то почувствовала себя так, будто сбросила тяжелый груз, который несла так долго, что успела привыкнуть к его весу.

Чуть царапало по сердцу мамино «теперь я могу просто любить тебя». Почему только теперь, почему не раньше, когда она гораздо больше в этом нуждалась? Мама все делала ради нее, это понятно, но неужели действительно, чтобы стать достойным человеком, надо расти не рядом с родной теплой мамой, а с суровой беспощадной судьей?

Одна за другой всплывали детские обиды, как донный ил во взбудораженной воде. Всплывали и снова уходили на дно памяти. Что было, то было. Мама была другой, и она сама тоже, а теперь они обе изменились, и совсем ни к чему ворошить прошлое.

Как знать, вдруг и правда нельзя человеку купаться в родительской любви? Если бы мама ее баловала, она выросла бы ленивой истеричкой и заплатила бы за счастливое детство всей остальной глупой и бестолковой жизнью.

Ладно, история не знает сослагательного наклонения, главное, что теперь трудная работа по воспитанию позади и они с мамой могут жить в любви и согласии.

Только на пороге сна Ольга вспомнила, что так и не позвонила Сане, но было уже очень поздно, да и лень вылезать из-под одеяла.

Воскресное утро началось с того, что Борис попытался отвоевать прежние рубежи. Он явился без предупреждения и собирался открыть дверь своим ключом. К счастью, мама предусмотрительно заложила ее на крюк.

Ольга хотела прогнать его, но мама отстранила, заявив, что сама будет вести эти сложные переговоры, а дочери лучше удалиться в свою комнату, чтобы не слышать слов, которые детям нельзя употреблять.

Через минуту Ольга поняла, что да, действительно, лучше не слышать, мама неожиданно оказалась просто виртуозом по этой части, и она скрылась в кухне, не желая сковывать творческий полет своей родительницы.

Прикидывая, как отобрать у Бори ключи, не открывая ему двери, она вспомнила о Саниной связке, лежащей в ее сумке, а следом о его вчерашнем звонке.

Ольга набрала его номер:

– Прости, я вчера не ответила. Готова привезти тебе ключи в любое удобное время и место.

– А, это! Оставь пока у себя, мало ли что.

– Спасибо, конечно, но я выгнала мужа…

– Оль, мы с тобой не подружки, – жестко перебил Саня, – просто оставь ключи на всякий пожарный, пока ситуация не устаканится, и все. Я о другом хотел поговорить. Можешь выйти?

Она прислушалась. Мама с Борисом все еще жарко дискутировали через дверь.

– Наверное, могу. Чуть попозже, как горизонт очистится.

– Давай я тогда подъеду к твоему дому через полчасика. Дело очень серьезное, Оля.

Информация, которую сообщил ей Саня, как все в этом деле, одновременно меняла абсолютно все и не меняла ничего. Одно только стало ясно – подстерегшая ее в пятницу женщина не сумасшедшая, с ее мужем Феликсом Волковым обошлись чудовищно несправедливо.

Саня провел огромную работу, и теперь дело за ней – решить, стоит ли совать палку в осиное гнездо. Она склонялась к тому, что не стоит. Пахомов мертв, а чернить память покойника можно только в одном случае – когда это спасет живых.

Допустим, она выплеснет на суде правду прямо в лицо холеной вдове и друзьям покойного, как это поможет бедняге Фельдману?

Никак. Он получит срок при любых обстоятельствах, даже если мстил праведно. Самосуд у нас не приветствуется ни в какой форме.

Итак, она обольет грязью светлую память великого человека, погубит собственную карьеру, но при этом нисколько не облегчит участь подсудимого.

Саня сокрушался, что не выяснил это во время расследования, тогда обвинение пошло бы по другому пути, а Ольга думала, что тут нерадивость оперов пошла всем только на пользу.

Когда-то в высших сферах уничтожили прекрасного оперативника Волкова и сейчас ни перед чем не остановились бы. Может, даже удавили несчастного Фельдмана в камере, лишь бы правда не вышла наружу.

Надо отдавать себе отчет: если она только заикнется о том, что узнала, на ее карьере поставят большой и жирный крест. Хорошо, если не уволят, а скорее всего, пошлют в самое отдаленное на карте место, где обитают прокурорские работники. Поедет она служить дальше, чем мотать свой срок Фельдман. Она разводится, значит, не сможет зацепиться за мужа, чтобы остаться в Ленинграде.