Викториум - Владимир Ралдугин

Однако его, видимо, неверно поняли. Вместо того чтобы глядеть, другие левантийцы бросились на меня, стремясь оттеснить от князя и урядника Бурмашова. Теперь мне пришлось отмахиваться от них широкими взмахами палаша. Но так я слишком быстро устану. Выбьюсь из сил, и меня можно будет брать, как говорится, тепленьким.

Так бы, наверное, и случилось, не вмешайся судьба в виде грязного полуголого фанатика с кинжалом в руке и перекошенным в оскале лицом. Он оттолкнул богато одетого человека с саблей. Растолкал остальных и ринулся на меня. Сам хотел перерезать мне горло. Отступив на полшага, я поймал фанатика на клинок палаша. Классически. Как учили еще в юнкерском училище. Прямой клинок глубоко вошел в тело фанатика. Вскрыл грудную клетку. Затрещали ребра. Хлынула кровь. Пинком я отправил тело фанатика в толпу врагов.

Хорошо одетый поймал его и отшвырнул в сторону. Сам бросился на меня, опережая товарищей. Наши клинки скрестились снова. Но только теперь в атаку пошел я, немало удивив этим врага. Тот не был готов к этому моему рывку. Тяжелый клинок палаша отбил его саблю далеко в сторону. Я толкнул противника левой рукой. Приемчик грязный, но действенный. А в схватке, где на кону стоит жизнь, запрещенных приемов не бывает. Потерявший равновесие на мгновение хорошо одетый мусульманин не успел ни уклониться от моего удара, ни отбить его. Палаш ударил его точно в лоб. Хоть и почти без замаха. Все сделал тяжелый клинок. Схватившись за голову, мусульманин упал на колени. Между пальцами его обильно струилась кровь.

Товарищи убитого ринулись на меня. Им удалось-таки оттеснить — буквально выдавить — меня из нашего строя. Я отчаянно рубился, отмахиваясь палашом. Тяжелый клинок его ломал клинки их плохоньких сабель, деревянные древки копий, неизменно украшенных бунчуками. Я даже не видел иногда, куда и в кого попадаю. На землю падали отсеченные тяжелым клинком руки — когда только кисти, а когда и по самый локоть. Кому-то мне удалось вскрыть грудную клетку. Кому-то выпустить кишки. Кому-то даже отсечь голову.

Когда-то, в юнкерском училище, я и подумать не мог, что искусство фехтования может когда-нибудь спасти мне жизнь. Если уж честно, я считал фехтование пережитком прошлого. И частенько прогуливал уроки, в чем сейчас раскаивался.

Первым упал в стамбульскую пыль урядник Бурмашов. Несколько полуголых фанатиков, казалось, не чувствовавших ни ударов нагайки, ни выпадов шашки, повалили его на землю. В дело пошли длинные кинжалы. Фанатики наносили ему удар за ударом. Взметывали вверх ножи — с их клинков стекала кровь. Они ранили и друг друга, но и этих ран тоже не замечали.

Князь Амилахвари внезапно перекатился на то место, где фанатики продолжали кромсать тело Бурмашова. Несколько раз вспыхнула на солнце его кавказская шашка. Головы фанатиков покатились на землю. Князь подхватил нагайку урядника. Обрушил ее на врагов. Пуля на конце ее оставляла страшные раны на лицах и телах врагов. Шашка уже довершала дело. Очень скоро нас окружила настоящая груда мертвых тел.

Я хотел было прорваться к князю, но решил, что могу и сам попасть под его удар. Не важно — шашкой ли или же нагайкой.

Вместо этого я сосредоточился на схватке с теми врагами, кто сейчас нападали на меня. А их хватало, несмотря на наши с князем усилия. Да и смерть Бурмашова словно придала им сил. Забыв о страхе, кидались они на меня. Вот только в отличие от фанатиков очень даже замечали раны, нанесенные тяжелым палашом.

Я трижды проклял себя за то, что не стал пробиваться ближе к князю. Но было поздно. На него налетели сразу пятеро воинов, вооруженных копьями. Бунчуки их были выкрашены хной. Наверное, они принадлежали к одной какой-то секте. Князь срубил два древка, прежде чем враги успели добраться до него. Хлестнул нагайкой по лицу третьего, заставляя того слегка притормозить.

Я увидел, что еще один мусульманин, вооруженный более коротким копьем с бунчуком, выкрашенным хной, замахнулся для броска. Я хотел крикнуть об этом князю. Однако отлично понимал, что в горячке боя он меня просто не услышит. И все-таки крикнул. Громко, как только мог. Срывая горло, кричал и кричал князю об опасности. Но он слышал меня.

Словно во сне видел я бросок короткого копья. Наконечник глубоко погрузился в бок князя Амилахвари. Он скривился от боли. Схватился за раненый бок. Выцветшая гимнастерка его и штаны начали быстро темнеть от крови. Враги тут же ринулись на него всем скопом. Не прошло и секунды, как тело его поняли в воздух, нанизанное на короткие копья. Мусульмане потрясали им, будто знаменем. Мертвый князь трепыхался, будто тряпичная кукла. Кривая кавказская шашка и казачья нагайка выпали из его рук.

И вот тут у меня, как говорят в простонародье, сорвало крышу. Это — весьма правильное выражение. Как будто ураган пронесся в голове, выдув оттуда практически все. Даже инстинкт самосохранения. Оставил этот ураган только одно — жажду мести. Жажду крови врагов, убивших князя.

Очертя голову я ринулся прямо в толпу врагов. Щедро раздавал удары направо и налево. Словно полуголый фанатик, я не обращал внимания на полученные ранения. Тяжелый палаш крушил мусульман. Отрубал руки-ноги и головы. Сокрушал грудные клетки. Проламывал черепа.

Главное, это дорваться до поднявших на копья врагов. Остальное — не важно. Перебить проклятых мусульман с копьями, чьи бунчуки выкрашены хной. А дальше хоть трава не расти. Можно и самому помирать. Раз уж князя с урядником убили, то и мне лежать в кровавой грязи. На роду, наверное, написано.

Меня не смогли остановить. Я рубил, рубил и рубил. По древкам копий, по саблям, по живой плоти. Мусульмане вокруг меня падали, поливая землю кровью. И вот впереди проклятые сектанты, бунчуки на чьих копьях выкрашены хной. Они так и оставили их воткнутыми тупым концом в землю. Над головой моей висел теперь мертвый князь Амилахвари.

Теперь уже и не понять, кто тут сектант, а кто просто мусульманин, пришедший убивать нас троих. И потому я рубил палашом направо и налево. Невольно срубил несколько копий, на которые был нанизан князь. Его тело упало на нас сверху. Даже мертвый князь помог мне. Труп его придавил одного из нападавших. Тот не успел освободиться от тела. Я прикончил его, раскроив череп.

Но после этого мои силы стремительно пошли на убыль. И ярость иссякала, уходя, будто вода в песок. Все внутри заполняли пустота и усталость. Я раз не успел вовремя отбить вражеский выпад. Сабля царапнула плечо, разорвав гимнастерку. Чье-то копье распороло голенище сапога. Икру рванула резкая боль. Я едва успел отбить в сторону клинок сабли, нацеленный в голову. Однако тот зацепил меня. По лбу и виску заструилась кровь.

Я упал на колено. Вскинул палаш, закрываясь от посыпавшихся на меня градом ударов. Если бы враги не мешали друг другу, неорганизованно толкаясь, крича и брызжа слюной, меня давно бы прикончили.

Команды и выстрелы я даже не услышал. Не сразу понял, почему начали вокруг меня падать люди. Сухо щелкали винтовки, заглушая уже и крики обезумевших мусульман.

Я поднялся на ноги. Опустил палаш. С клинка его стекала кровь. Ко мне, перешагивая через трупы, шел сам Аббас-ага. Его легко можно было узнать по богатому доспеху, несмотря даже на скрытое маской лицо. Янычары прохаживались среди тел, выискивая еще живых и без жалости добивая их.