Прощай и будь любима - Адель Алексеева

…В легкой дреме ей что-то привиделось. Девочка оттуда, с Басманной улицы? Неужели это она сама?.. Рядом дом, в садике бронзовая женщина – с факелом, лампой, свечой? Светильник как бы освещает путь девочке. С левой стороны фигура второй женщины, она царственным жестом приглашает ее в неведомый мир… Об этом доме ходили легенды. Будто с тех пор, как его покинули владельцы (это был промышленник, муж той самой фон Мекк, которая помогала Чайковскому), в доме стали появляться призраки… Когда светила луна – светильник в руке зажигался, а вторая дама спускалась вниз и танцевала… Однажды они с Сашей, кажется, видели это… Он говорил, что маленькая девочка – уж не ты ли это? – бродила печально по саду…

Саша! Она ощутила его присутствие – будто лежал на тахте, рядом… Дыхание остановилось, прервалось, губы приблизились… Сила испытываемого наслаждения не давала проснуться, она не понимала: сон это или явь? Будто вернулось все, будто ошибка то, что он пропал без вести, будто продолжается ночь бесконечного счастья…

2

…Миновали дни и месяцы. Близились семидесятые годы. И опять стоял тяжелый жаркий май. Они вышли из дома и у подъезда столкнулись с Полиной Степановной. Тина бросилась, как виноватая, к постаревшей, ставшей меньше ростом матери Саши. Одними глазами обе спросили друг друга: «Как дела, что нового?» – и отрицательно покачали головами. Взглянув на Славу пристальнее, чем бы хотелось, Полина Степановна спросила:

– Это твой муж? Познакомь…

Сашина мать не без грусти проговорила:

– Хорошая жена досталась вам, Слава… – И лицо ее озарилось молодой улыбкой. С утра до позднего вечера она пропадала на работе, однако встречным всегда улыбалась, а печали упрятывала в дальний уголок сердца.

И все же Слава, как все влюбленные ревнивцы, наделенный особенной интуицией, усмотрел в отношениях жены с этой женщиной что-то подозрительное и потом выпытывал подробности. Не отпускал ее в командировки, мужской голос в телефонной трубке мог его ожесточить на весь день.

Отчего угасал костер их семейной жизни? Поленья того костра уже не горели – тлели; оба подкладывали в него лишь мокрые еловые ветки…

Один-два раза в месяц бывали у родителей, и каждый раз это становилось для Тины испытанием. Стол накрыт белой скатертью, серебряные ложки, салфетки, холодные закуски, даже лобио – чудо рук Вероники Георгиевны. Только сама она, проговорив несколько ничего не значащих слов, тут же удалялась под каким-нибудь предлогом к внучке. Слава, как петух, «клевал» тихого отца.

– Ваш кумир – генералиссимус? Но он же уничтожил верхушку командования армии перед войной! – возмущался Слава.

– Да, это трагедия, хотя… хотя я думаю, что заговор против Сталина действительно был, они признались.

– Но их пытали!

– Такие люди должны выдержать пытки.

– Вы бы выдержали?

– Я бы выдержал, – тихо отвечал Петр Васильевич.

– С вами тяжело разговаривать! – вскакивал Слава.

– Ну, не будем разговаривать. – Петр Васильевич говорил миролюбиво, но был непреклонен.

Как ни терпелив был отец, как ни опускал голос до полушепота – на Славу это не действовало. Тина не выдерживала, выскакивала из кухни и умоляла прекратить разговор. Муж набрасывался на нее. Щеки отца покрывались красными пятнами – еще хватит удар! Тина звала Настю, которая сидела с бабушкой: пора домой! Та, как назло, ласкаясь, просила:

– Мамочка, можно я останусь у бабушки?

– Нет! – говорил муж, и они уныло возвращались к себе.

О, эта комнатка, эти тринадцать человек соседей! Эта кухня без окна! Удобства во дворе! Этот деревянный пол, доски разошлись, краска облупилась!.. И главное – свекровь, госпожа всему жалкому дому!..

Впрочем, квартиру им скоро все-таки дали, и не Славе, а ей, Тине, – она готова была расцеловать в издательстве всех, кто имел к тому отношение! Как она их всех любила! И этого нового директора, и главного – он казался похожим на князя! Директора в их издательстве менялись в точном соответствии с правителями: один при Сталине, другой при Хрущёве, третий при Брежневе…

Река времен текла…

Ремонт, переезд, новые обои – это ее всколыхнуло. Жизнь опять представилась в виде озера с солнечными бликами, с вьющимися кустами вдоль берегов.

Но – миновал переезд, повеселились гости, и «озеро» потемнело, ни ярких бликов, ни ночных звезд, ни тихого плеска воды, лишь разрастающиеся заросли обид и непрощений.

Зато Настя! У нее абсолютный слух, способности к музыке, а в новой квартире нашлось место для пианино.

1

Новая квартира располагалась на двенадцатом этаже близ Тимирязевского парка. Из окон виднелись крыши других домов, верхушки деревьев, дорога и двор, куда постоянно въезжали грузовики и с грохотом и скрежетом выгружали ящики, коробки, мешки: на первом этаже находился магазин. Почему-то в новом доме Настя с первого дня стала болеть: из одного гриппа в другой, а то еще ОРЗ.

По утрам Тина и Слава уходили на работу. Свекровь уехала ко второму сыну, и Настя оставалась дома одна. Тина ставила ей рядом с кроватью термос с настоем бессмертника, кисель, таблетки и наказывала никому не открывать дверь. У самой Тины тоже все чаще ныло в правом боку. Не дай Бог, наследует ее болезни дочка…

Когда в квартире затихало, Настя подходила к пианино, и разносились тихие нежные звуки. На клавиши она нажимала осторожно, словно прислушивалась: что там, в этом волшебном ящике? Мерещились ей бегущие облака, шепот листьев, лучи заходящего солнца, которое так хорошо видно из их квартиры. А то – прыжки озорного котенка по имени Песик. Иногда она брала сразу несколько аккордов – и получалось похоже на грохот и скрежет въезжающих машин: дранг-дранг…

И снова возвращалась к грустным мелодиям.

Доктор сказал Тине:

– Эту болезнь запускать нельзя, организм ослаблен, – я советую отправить девочку в детский санаторий.

Тина обняла ее, они долго так сидели. А на другой день, когда родители вернулись с работы, Настя сыграла им то, что сочинила днем. Назвала пьесу «Музыка вечера». Тина послушала и чуть не расплакалась.

– Что это? Какая прелесть! Тебе надо обязательно учиться, поступить в музыкальную школу! Вот съездишь в санаторий, и отдадим тебя в школу к Маргарите Николаевне.

Настя подняла печальные глаза – они у нее были точь-в-точь как вода, в которую опустили кисточку с синей акварелью, светлые, как у матери.

– Представляешь, – та пыталась развеселить ее. – Там кипарисы, вечная зелень, горы… А запахи! Тебе будет хорошо… Пожалуйста, не смотри на меня такими глазами. – Она гладила дочку по мягким, светлым волосам, длинные ресницы чуть прикрывали глаза, – не оттого ли казались такими грустными?

…В Москве вдоль дорог лежал серый, как асфальт, затвердевший снег, а в санатории, куда приехала девочка, – ни единой снежинки. Тепло, тишина, вдали – снеговые шапки гор, вокруг – кусты сирени, акации, зеленая трава, птичий щебет. Тут и в самом деле было хорошо, даже замечательно! Дети здесь лечились, но и не оставляли учебу. Ходили парами, как в детском саду. Настю за руку держала кудрявая, подвижная девочка по имени Милочка. Она была из этих мест и знала названия растений, цветов, птиц.