Ведьмин Лог - Мария Вересень

– Чего-то сегодня Муська не в духе. Слушай, а как же это чудище, которое ее схватило?

– Не знаю, – пожал плечами Митруха, – домой она ничего не приносила. Может, прикопала где. Кошки ведь они запасливые. Не хуже собак.

Илиодор скептически улыбнулся, поощрительно потрепав Пантерия по шевелюре, но тут к нему как раз подвели коня по кличке Бес, выданного щедрой рукой Мытного во временное пользование златоградцу. Илиодор лишь глянул в его мутные, налитые кровью глаза, так с первого взгляда и понял, что дружбы между ними не получится. Бес относился к той породе коней, которые родились в княжеской конюшне и, с рождения питаясь отборным овсом под присмотром десятка влюбленных в них конюхов, грезят заливными лугами, свободой и целыми табунами кобылиц. Считая, что единственным препятствием на пути к их счастью являются назойливые людишки.

– Оно меня съест, – уверенно заявил златоградец.

– Да ну, он травоядный, – неуверенно пробормотал Пантерий, пятясь к своей лошачке.

Помесь ослицы и коня звали Мышкой за серый цвет. У нее были огромные глаза, в которых плескалась романтическая грусть.

– Ну что, кошка! – довольно осклабился черт. – Поедешь на Мышке?

Лошачка с укоризной посмотрела на него, дескать, и ты туда же. Но черт наш был твердошкурый и чужих укоров не понимал, взлез в седло и радостно воззрился на народ, словно это он тут боярин Мытный и всеми командует.

Илиодор, уезжая, все оглядывался назад с тоской, словно оставил в Малгороде любимую и не чаял уж ее найти.

– Кого искать-то хоть, Митруха? – со слезой в голосе вопрошал он в который раз, и обстоятельный черт ему втолковывал о том, как тремя неизвестными был обижен местный предстоятель. Выслушивая подробное описание преступной четверки, состоящей из «ведьмы – одна штука, оборотни – три штуки», он грустнел и ник головой, явно не веря в свои силы.

К обеду войска добрались до развилки. Широкий тракт, словно серая лента, петлял среди взгорков, маня путников пуститься либо на север – в Серебрянск, либо на юг, через многие княжества – на родину Илиодора, в Златоград. Десяток дорог и тропок поскромнее никуда не манили, но и они с надеждой ждали своего путника, все как одна стекаясь к крыльцу роскошного, сложенного из красного кирпича трактира.

– А не пора ли нам промочить горло? – бодро вытянул шею, вглядываясь в вывеску, Мытный, а Бес, не спрашивая своего хозяина, развязным шагом направился к трактирной коновязи.

– Ну, вы это… – сделал рукой Адриан Якимович старшему сотнику, имея в виду, что войску не стоит задерживаться из-за такой мелочи, как потеря командира.

Обоз поплыл мимо. Носы стрельцов и егерей невольно, как флюгера на крыше в ветреный день, поворачивались в сторону манящего крыльца, а егерский каптенармус тяжело вздохнул, не в силах побороть чувства. Телохранители последовали за боярином.

– Пропал боярин. Этот черт Серьга так присосался, что живого не отдерешь, – вздохнул сотник Прокоп, а кухарь Петро мечтательно закатил глаза:

– От черта, если с ним по-умному, большую пользу можно поиметь.

– Ты уже поимел неразменный кладень, – накинулись на него друзья и тут же привлекли внимание улан.

– Вы чего бузите, братцы? – попридержав коня, присоединился к ним невесть откуда взявшийся рядом седоусый бывалый десятник.

– Да вот спорим, можно от черта пользу поиметь или нет? – Петро попытался расправить куртку, помявшуюся в том месте, где раздосадованный сотник хватал его за грудки.

– Ну вы даете! – восхитился улан, сверкнув по-кошачьи глазами. – Прям философы! – и тут же, понизив голос, доверительно сообщил: – Вот я слышал, начальник ваш набольший душу нечисти продал и через то огромную власть в Северске имеет. Его, – он опасливо стрельнул глазами, – сам Великий Князь побаиваться начал, говорят. Только та нечисть – беглянка из пекла. – Он заговорил так тихо, что пришлось к нему склоняться, бархатный голос обволакивал. – И вот за той-то беглянкой послали черта, которому ежели подсобить… – И он многозначительно повел глазами в сторону удаляющейся четверки.

– Дак он это че, против отца?! – задохнулся от догадки Петро и тут же схлопотал в ухо.

– Вот и думайте, бывает ли польза от чертей и нужна ли она вам, – самодовольно отвалил в сторону улан.

Бабуля сидела, ломая пальчиками булку, и кидала огромные куски птичкам. Птички – ворона и неясыть – угощение игнорировали, брезгливо отшвыривая лапами, при этом ночная хищница, словно не замечая, что на улице день, сурово разглядывала бабушку, а под конец не выдержала и спросила-таки:

– Ты уверена?

– Да! – тявкнула бабушка и запустила в нее куском, который ворона ловко перехватила, глухо щелкнув клювом.

– Хватит уже души друг дружке рвать. Решили – делаем. Да и поздно уж поворачивать, пошел слух…

Все трое посмотрели на Илиодора, который пытался привязать к коновязи хищно скалящегося Беса.

– Не похож он на колдуна, – с неудовольствием сказала бабушка.

– Похож, не похож… – каркнула Августа. – А только к вечеру Фроська точно будет знать, что внучки твои наняли убивца, я так и сказала – зверюга, ведьм напополам рвет! Возьмет за одну ногу, за другую дернет – и все! Последний архимаг Конклава.

Конь попытался куснуть златоградца, и тот, поняв, что добром с ним не управится, сунул ему в морду кулаком, тут же получил сдачу, и они сцепились.

– Лют, – согласилась бабушка, глядя, как златоградца вытаскивают из поилки, и, хлопнув себя по коленям, решилась: – пойдет.

Ефросинья Подаренкова сидела в кабачке с игривым названием «Чарочка» и так злобно таращилась в окно, что было непонятно, как ее ненавидящий взгляд выдерживают прозрачные стекла. В отличие от постоялых дворов «Чарочка» не зазывала клиентов плюнуть на все и остановиться на ночь, а предлагала лишь свернуть и промочить горло. Даже двор у нее не был огорожен. А чтобы гость не волновался за оставленный на улице воз, все столики стояли около окон, так что приезжий купец или местный завсегдатай отлично видел, не воруют ли у него товар и не бежит ли благоверная с тяжелой скалкой в руке. А еще «Чарочка» стояла как раз напротив «Веселой ночки» – постоялого двора, куда свернули Мытный с колдуном.

На колдуна сейчас Фроська и смотрела.

– Не, какой-то он… – Медведь покрутил пальцем, подбирая словечко пообидней, но, пока шарил глазами по столу, забылся, схватил сушку и, с хрустом ее разжевав, с шумом втянул в себя полчашки медового чая. Волк сидел справа от него, понуро созерцая горку жареных карасей. От глаза вниз по щеке у него пролегла свежая рваная полоса – это Фроська пыталась выцарапать ему глаза за то, что не сумел свернуть шею одной из Лапотковых, когда была возможность. При всей своей звериной натуре Волк откровенно боялся своей хозяйки. Хрупкая на вид, словно фарфоровая, Фроська имела над ним странную власть, и он каждый раз цепенел, глядя в ее равнодушные синие глазки. Что-то было в ней такое, что заставляло матерого, битого жизнью волка поджимать хвост и, скуля, припадать к земле, даже если он был в человеческом обличье. Только Хорек улыбался во все свои мелкие острые зубы, жадно припав к окну.