Девочка моя, или Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

Все просто! Теперь так понятно и ясно, как все необычайно просто: ей нельзя было и не надо туда одной – им можно туда только вместе! Только так – вместе!

…серебристая мудрость, открыв свои тайны, постигнуть которые могут только двое, подержала и медленно опустила на землю эту пару через черную звездную трубу.

Машка отдышалась, пришла в себя первой и спросила в плечо распластавшегося на ней, обессиленного Димы хриплым, не своим голосом пересохшего горла:

– Мы где?

– На полу, – ответил справа над ее головой господин Победный, таким же хрипловатым голосом, – по-моему, в кухне.

– А-а! – удовлетворилась Машка местом расположения. – Хорошо. Далеко идти не надо.

– Как раз идти надо далеко, до спальни. Сейчас полежим немного и пойдем, – пообещал он.

И представил.

Это было невозможно – отданное до конца, до дна, не оставившие ничего для себя тело и разум, казалось, не могли представить еще что-то впереди, расцвечивая воображение красками подробностей.

Но Диме этого оказалось мало!

Ему хотелось познать ее всю, впитать в разум, в свою иммунную систему, изучив кончиками пальцев, губами, кожей – всю!!!

В горячечном единении, утверждающем их целым, было не до этого – дальше, потом…

В другой раз обязательно!

– Очень хочется пить и есть! – разогнав цветные картинки его воображения, как дым рукой, весьма приземленно заявила Машка.

Дима засмеялся довольно, перекатился на спину, подтянул к себе рукой Машку и прижал к боку.

– Разве ты не знаешь, что только мужику дозволено хотеть есть после, а нежные барышни обязаны томно вздыхать, смотреть с обожанием на повелителя, словами и движениями тела давая понять, какой он суперлюбовник!

– А я не нежная барышня, – вздохнула наигранно Машка. – Я вредная профессорша, я этим мамзелькам неуды вкатываю по полной программе!

Он расхохотался! Громко, от души, от полноты жизни, счастья, удовлетворения во всем теле! И поцеловал Машку в макушку.

– Профессорша!

– А ты знал, да? – передвинулась Машка, приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. – Осип Игнатьевич расстарался?

Он чмокнул ее в кончик носа, подумал и еще раз чмокнул.

– Конечно, знал, а как же! Я все про тебя знаю, Машка!

Встал, одним сильным красивым движением поднял Машку и осмотрелся по сторонам в поисках одежды. Взрывом, эпицентром которого были они с Марией Владимировной, одежду разбросало по всей кухне.

«Вот как нас тут накрыло-то!» – с неприкрытым, чистейшей пробы мужским самодовольством подумал удовлетворенно Дмитрий Федорович Победный.

И бог с ней, с одеждой! И так дойдут – а то одеваться, раздеваться.

– М-м-да! – присоединилась Машка к осмотру помещения. – Зато я сохранила кеды! – указала она на тенниски, так и оставшиеся на ногах за отсутствием времени на раздевание.

– Сейчас снимем! – пообещал Дима и потащил Машку за руку из кухни.

– «А компот!» – возроптала, дурачась, не «нежная барышня».

– Сейчас дадим команду, Лев Семенович что-нибудь приготовит, и нам принесут!

– О, не-ет! – застонала Машка, транспортируемая в спальню. – Второго заходца с Генделем, фамильным серебром и свечами мне не потянуть!

– А мы его попросим сварганить что-нибудь по-быстрому! – смеясь, пообещал Победный ее же словами.

Теперь это перестало быть запрещенной темой, которую обходят, боясь напомнить нечаянным словом, чтобы не «будить спящую собаку», и не обидеть ненароком, и не всколыхнуть подремывающее чувство вины и неловкости.

Благодаря Машке, не уступившей, боровшейся до конца за полноту открытости, доверия и слияния и спасшей их от всего этого.

Теперь это только их общее воспоминание-переживание, над которым они будут посмеиваться.

«А помнишь, ты так тогда разозлился! Что потащил меня на диван…»

«А ты так напугалась, когда мы встретились, и все делала вид, что меня не знаешь, и бегала от меня!»

«И ничего я не бегала!»

«Бегала, бегала! Ты же влюблена в меня была с детства и надулась, решив, что я тебя не узнал!»

«Ну и что! Ну, подумаешь, а ты меня за это хотел по попке отшлепать!»

И смех, и поцелуйчики, и шу-шу интимное – «ведь отшлепал, помнишь…», и нежданное продолжение, вспыхнувшее костром, которое никто не планировал – просто так, от воспоминаний и от счастья, что всегда не планируют и всегда…

В одну секунду Победный увидел это все, прочувствовал, как нежданное зимнее солнце, пробившееся через затянутое небо, особенно яркое, радостное из-за своей редкости в это время года, и заспешил, ускорив шаг, влетел в спальню, подтягивая еле поспевавшую за ним Машку, и захлопнул дверь!

И добрался наконец-то до нее! Снял с ножек тряпичные туфли, подержал в руке тонкие лодыжки, поцеловал по очереди розовые ступни, и – господи, он думал, что не дотянет! – потрогал, расцеловал упругие колечки мелких завитушек на ее шее по краю волос, которые чуть не прикончили его своей недоступностью, притягивая магнитом на банкете, когда он, откинувшись на спинку стула, не мог отвести глаз от изящной шейки и этих малипусеньких кудряшек!

И наконец-то истосковавшиеся незаполненостью ладони приняли тяжесть ее груди!

Он не давал ей спуску – гладил, изучал, целовал, тискал и начинал все сначала, пока их не втянуло в звездную трубу…

Спешил, рвался вперед, увлекая ее за собой, с ума сходил и никак не мог отпустить – туда, туда, скорее, за предел серебристого края! Вдвоем!

Вернувшись, они долго лежали, и целовались короткими поцелуями, и никак не могли оторвать рук друг от друга и перестать целоваться.

И смеялись, когда мудрый, заботливый Осип, улучив верный момент, постучал в дверь и поинтересовался, будут ли они ужинать и что именно.

Они огласили пожелания из-за двери, споря, смеясь, с Машкиным «три корочки хлеба, и к ним в придачу…».

И так как выяснилось-вспомнилось, что Марии Владимировне нечего надеть, кроме теннисных тапок, они ели в спальне за столом, который накрыл улыбающийся Лев Семенович, старательно отводивший глаза от кровати, где Машка пряталась под одеялом, конфузясь ужасно. И затребовала что-нибудь из одежды, отказавшись сидеть голышом за столом.

– Хоть и без Генделя, и выкрутасов, но все же! – не согласилась она с Диминым предложением «голышевать» вдвоем.

И почему-то им было весело и бесшабашно, они хохотали, что-то рассказывали, скармливая через стол друг другу самые вкусненькие кусочки. И Машка ринулась философствовать, когда Дима протянул руку и провел кончиками пальцев через майку, выданную им Машке для «стола заседания», по ее груди.