Девочка моя, или Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

– Машка, ну что за ерунда! – засмеялся Дмитрий.

Рассмеяться легко и свободно он не мог – никуда уже не денется то, что он натворил там, на диване. Это сидит занозой, вынесенным самому себе приговором в памяти, в сердце, устраиваясь навсегда и перекрывая возможность легкой, открытой искренности между ними.

Машка почувствовала, прочитала в его прищуренных золотистых глазах постановление суда самому себе с последующей отсидкой в местах заключения.

Нет! Так не будет! Она не допустит, чтобы так было!

И Маша ринулась спасать их обоих единственным возможным способом – вытащить все наружу, объясниться, проговорить и избавиться от этой занозы навсегда!

– Ну, ты же не стал радостно обниматься: «Машка, привет!» – чтобы я всякую ерунду себе не думала.

– Да я бы пообнимался с радостью, но ты вполне прямолинейно показала, что знать меня не знаешь и знать не желаешь, – напомнил Дмитрий.

– Ты поэтому так разозлился и решил меня наказать? – осторожно начала спасательную операцию Машка.

– Наказать?! – рванули из него наружу самообвинение и остатки зловонной черной жижи. – Да я тебя чуть не изнасиловал!!! – проорал он приговор себе.

– Да что за чушь, Дима!!! – заорала в ответ Машка, отметая все дурацкие приговоры суда. – Если бы ты действительно хотел меня изнасиловать, то тебя никто и ничто не остановило бы! И ты никогда в жизни не сделал бы этого, и сам прекрасно это знаешь! Тебе захотелось меня отшлепать! Как тогда, когда я сиганула с камня, а ты на меня орал! Сначала спас, подхватив в последний момент, а потом орал! А тут выяснилось, что и спасти не успел, и наорать не мог! Вот ты и разозлился! И на то, что я тебя не узнала! А еще больше разозлился, когда Юрика увидел! На меня и на себя за то, что тебя не оказалось рядом, когда на меня горе свалилось, и что спасти не смог, когда я этого урода в свою жизнь пустила!

Он смотрел на нее в упор, чувствуя, как освобождается, очищается от всей мути душа, поражаясь, как она все точно поняла, почувствовала все то, что он сам не смог понять и не осмыслил до конца, позволив черноте руководить его разумом.

И шагнул к ней, пылающей эмоциями, праведным гневом, еще не все сказавшей…

Прижал к себе рывком, ухватив в кулак гриву ее волос.

И поцеловал. Сильно. По-настоящему. До дна!

Этого поцелуя Мария Владимировна Ковальская, тридцатичетырехлетняя профессорша, ждала всю свою жизнь! Вот всю свою жизнь!

Этого! Настоящего! Поцелуя Дмитрия Победного!

Она обвила, переплетая, его руками-ногами, а он подхватил, поднял ее со стола, перехватил руки, уложив в свою широкую ладонь ее затылок, и целовал!

Первый раз в своей мужской жизни так целовал женщину: всем нутром, сердцем, кровью – честно, открыто, до конца!

И только тогда, когда не осталось сил, и нечем стало дышать, и барабанило сердце, требуя идти вперед, – оторвался!

Машка запрокинула голову назад в его ладони, закрыв глаза, а он разглядывал ее лицо, тяжело дышал, сердце ухало призывным набатом. Она открыла ослепшие от чувств ошарашенные глаза, посмотрела в его золотистый прищур и прошептала:

– Если бы ты так поцеловал меня в мои шестнадцать лет, я бы убила твою Марину, но не дала бы тебе на ней жениться! – чуть не плача над осознанием далекой потери.

– Если бы я тебя поцеловал тогда, – погружаясь в близкое серебряное море, ответил он громко, не шепотом, – я бы не женился даже под конвоем! Поэтому и не поцеловал!

– Дима! Дима! – Она смотрела на него потусторонними, наполняющимися слезами непереносимой радости глазами.

Он притянул ее голову медленно, не отрывая взгляда от топленого серебра в росе и снова поцеловал!

Осип Игнатьевич, начальник службы безопасности господина Победного, с засекреченными до конца его жизни и на многие годы после его кончины фактами биографии, знаний, навыков, профессионализма, участия и умений, подробности о которых знали всего два-три человека в этой стране, да и во всем мире, победно потряс над головой руками, сжав кулаки. И, удаляясь от кухни, запел, не произнося ни одного звука – губами, мимикой лица, крутя головой в такт песне:

– «I love you, baby! Парапа – па-па-па! I love you, baby, парапа – па-па-па!»

И подтанцовывая, выделывал коленца телом, руками, ногами…

«I love you, baby, парапа – па-па-па!» – крутил бедрами Осип Игнатьевич, весь отдавшись музыке и танцу, празднуя Машкину победу! И Димину победу тоже!

Он остановился, поправил сдвинувшуюся во время танца кобуру под мышкой и деловой, стремительной походкой пошел выполнять непосредственные обязанности – охранять покой Дмитрия Победного: надо отогнать всех подальше из дома, чтобы не мешали ребяткам!

Не останавливая движения, на ходу он подпрыгнул, выкинув обе ноги вбок танцевальным движением, щелкнул каблуками и продолжил движение как ни в чем не бывало.

А Диме с Машей помешать могло, пожалуй, только обрушение дома, да и то большой вопрос!

Они ничего не видели и не слышали вокруг, кроме друг друга, и неслись навстречу!

Потому что невозможно – ну, невозможно же! – быть порознь хоть на полмиллиметра, и скорее, скорее прорасти, перемешаться дыханием, телами, кровью, кожей, жизнью!..

В нем клокотало раскалившейся лавой, рычало утробно желание, разрывая все преграды в клочья, рвалось к ней, стремилось добраться до сердца, разума, затопить собою!

Только с ней! Только с его Машкой! Вот так!!!

Они ничего не соображали, стаскивая одежду друг с друга, постанывая от нетерпения – прижать тело к телу, кожу к коже, поделиться одной температурой на двоих, вдохнуть, втянуть в себя отравляющий навсегда запах – его, ее! И не до поиска каких бы то ни было удобных, изысканных и правильных горизонталей сейчас! Да и не могло это иметь значения! И не до слов пустых – они говорили, кричали по-другому и слышали сейчас по-другому!

Утробно, горлом зарычав, Победный вошел в нее и остановился! Одним разумом, чувствованием, миром они переступили черту, неотрывно глядя друг другу в глаза и осознав, что наконец-то – господи боже, наконец-то! – соединились в реальности давно соединенные их миры, слившись в одно целое.

И Диме хотелось задержать, продлить этот невероятный, беспредельно чувственный миг единения!

Первого в их жизни!

Но победная суть рвалась вперед – быстрее, сильнее, без остатка – туда, к первому, как и все у них сейчас, непознанному абсолютному единению! И он заспешил, рычал, несся вперед, крепко держа Машу в руках, отбросив за ненадобностью и глупостью все на свете и только чувствуя, чувствуя, чувствуя, живя внутри ее, с ней, ведя ее за собой!

И их вышвырнуло за край серебристого раструба, куда не долетела когда-то маленькая Машка, остановленная его, Диминой, силой воли!