День дурака - Иосип Новакович

Гроб опускали в могилу рывками, а веревки издавали жужжащий звук, словно лезвие пилы врезалось в дерево. Это жужжание проникало сквозь дерево, и оно вибрировало, как и кожа Ивана. Гроб накренился сначала в одну сторону, потом в другую. Внезапно Иван ощутил ускорение, какое чувствуешь, когда скоростной лифт едет вниз. Кровь прилила к выступающим частям тела – носу, глазам, губам, члену, коленям, пальцам ног. Гроб врезался в дно могилы.

Иван представлял себе, как все рыдают снаружи, но не был уверен. Такая категория, как «снаружи», переставала существовать. Сначала было тихо, а потом на крышку гроба посыпались комья земли. Они ударяли по дереву, сперва громко, а потом все тише и тише, по мере того как над Иваном вырастал холм. Потом слышны были лишь гулкие удары сбрасываемой лопатой земли, становившиеся все приглушеннее, словно гроза, бушующая где-то вдалеке, поэтому удары грома доносились до него, словно тихое ворчание, через целый океан земли.

А потом стало тихо. Гробовая тишина. Ни звука. Ничего.

Во время похорон Иван видел себя осколком, отколовшимся от мира, но все еще болтающимся на волоске. А теперь все связи с внешним миром были утеряны. Снаружи не доносились звуки жизни, чтобы можно было отрицать смерть внутри, никаких подпрыгиваний на рельсах, чтобы навеять цепочку воспоминаний.

Даже если бы истерический паралич отступил, Иван не смог бы позвать на помощь, его все равно никто не услышал бы.

Может, я и впрямь умер. Наверное, я умер уже давным-давно. Я ведь и раньше об этом думал, но никогда до конца не верил. А теперь, как я могу верить в то, что жив? Может, мертвые так и продолжают существовать, не веря, что они мертвы. Может, смерть – это состояние абсолютного скептицизма. Может, я проведу целую вечность, разрываясь между двумя полюсами, смерти и жизни, двумя версиями одной иллюзии.

В гробу стало влажно. Иван забылся бы, если бы не холод. Он дрожал бы, если бы мускулы могли сокращаться. Он дрожал мысленно. А потом ощутил воду на дне протекающего гроба. Иван проклинал Сельму за то, что она приобрела самый дешевый гроб, какой только смогла найти. Но, возможно, именно плохое качество гроба продлило ему жизнь, если он все-таки был жив. Воздух проникал через трещины, пока гроб везли на кладбище. Но теперь он задохнется.

Вползет ли сюда племя червей и обгложет ли меня? Но как черви могут жить в холодной, влажной земле? Черви, пожирающие застывшие трупы, – это всего лишь плод больного воображения. Да, конечно, личинки мух пожирают тела, валяющиеся в грязи после битв или похороненные летом в неглубоких могилах, но не в промерзшей почве. Здесь нет никаких червей.

Однако в том, что он сгниет. Иван не сомневался. Он принес с собой полный комплект аэробных и анаэробных бактерий. Они будут питаться им и размножаться по всему его телу, начиная с кончика носа и до кончиков ногтей на пальцах ног, с ушей через полые трубки, кишки и волокна – горло, шею, трахею, пищевод, кишечник, прямую кишку, кровеносные сосуды и нервы. У него намокла спина. Нет, «пыль к пыли» здесь не подходит. Скорее, грязь к грязи.

Сохранятся ли его кости тысячу лет? Вряд ли. Человеческие скелеты лежали крест-накрест в мягкой скользкой глинистой почве, не давая холму соскользнуть в долину, как корневая система дерева. Холм рос, как ребенок с человеческими костями, все крепче и крепче. Он возвышался над городом как гигантский пес, как Харон, перевозчик мертвых душ в Аиде, с хрустом перемалывая свежие кости каждый день. Кости гнили медленно, не так, как в сухом песке, они скорее напоминали свитки Мертвого моря, которые пережили различные культуры, языки и даже некоторых богов, например греческих, погибших во время теологического геноцида, устроенного Византией. Но запачканные глиной кости Панонской низины искрошатся и превратятся в глину за какие-то столетия, как и древние славянские боги, и, поскольку от той религии не осталось ни следа, кроме этой грязи – знаменитой славянской души и земли, пришлось привозить новых богов из более сухих регионов на замену тленным славянским. Как можно выжить и уцелеть, думал Иван, если мы не смогли даже создать богов, которые прожили бы достаточно долго? Не имея лучшей альтернативы, мы верили в диктаторов, возвышенных до статуса божества. Во времена моей молодости Тито был нашим единственным богом, и его гангрена, разновидность гниения, лучше всего отражает, что представляет собой наша религиозность, наши гниющие стигматы.

Иван пожалел, что не продал свое тело медицинскому факультету, тогда его не стали бы хоронить, а аккуратно вскрыли бы и разрезали на кусочки дрожащими руками первокурсников-медиков. Они стояли бы вокруг в удушливой атмосфере, тихонько выпуская газы – да, картинка не слишком шикарная, зато Иван смог бы воспользоваться той небольшой суммой денег, которую ему выплатил бы факультет. Он мог бы, если бы не придумал деньгам лучшего применения, посетить бордель в большом городе. Это лучше, чем соблазнять Светлану или позволить соблазнить ей себя?

Что получится из его костей? Теперь он вспомнил, как в детстве, отдыхая в летнем лагере на берегу, залез в бункер и нашел несколько черепов и сотни ребер. Он схватил череп и побежал обратно в лагерь, спотыкаясь о кости, а ноги подкашивались, словно кости, оставшиеся за спиной, сейчас соберутся в единое целое и побегут за ним, размахивая косами, чтобы отрубить Ивану ноги, и он упадет как скошенная трава. Иван подвесил кости на входе в палатку, превратив ее в пиратский корабль. Директор лагеря отослал Ивана домой за неуважение к мертвым, кроме того, из-за его выходки возник вопрос, чьи вообще это скелеты.

А теперь высохший скелет косо ухмылялся, глядя на него, челюсти лязгали, демонстрируя пустые коричневые десны с дырками вместо зубов. Огромные пустые глазницы увеличивались в размерах. Череп становился все больше и больше, смотрел на Ивана с глупым выражением, порождая бесчувственное небытие. Из дыры на месте носа порывы гнилостного ветра залетали в легкие Ивана. Ветер кружился, отрывая его от земли, засасывая в зияющие носовые каналы. Иван с силой врезался в искореженные кости и парил в темноте, попав через дырку в пространную пустоту внутри черепа. Невесомый и неподвижный, Иван пытался сделать вдох, надеясь, что здесь есть воздух. Но внутри черепа был вакуум. Легкие Ивана раздулись, как воздушный шарик, чтобы потом раствориться в прохладной желтоватой грязи. И в этом гнилостном разложении Иван страдал галлюцинациями и терял сознание.

Коллега Ивана по работе, любитель анекдотов Павел, шатаясь, шел по кладбищу. Сегодня вечером он побывал в «Погребке», где бармен, Ненад, поведал ему печальные подробности смерти Ивана.

– Нет, друг, ты только себе представь, его брат из Германии не приезжал два года. А теперь этот капиталистический югошваб чувствует себя виноватым. Ну и что он делает, чтобы унять это чувство? Берет дорогущие карманные часы восемнадцатого века и кладет Ивану в карман брюк, в гроб. Эти часы могут определять лунные фазы, астрологические фазы, положение планет и еще бог знает что. Сделаны целиком из золота и украшены рубинами. Эх, ну и дурак же его брат, расстается с такой ценной вещью. Да они стоят, должно быть, несколько тысяч евро!