Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко

тканью из некручёной пряжи, пусть без закрытой кабины, «небесный тихоход», зато куда более скорое средство передвижения, чем автомобиль, — всё же почти двести километров в час. К тому же может обмануть зенитки, прижимаясь к земле. Да и специально оборудованные аэродромы ему ни к чему: сядет на любой пятачок.

Перед взлётом пилот вручил командующему большие круглые очки со стёклами, схожими с иллюминаторами, и кожаный шлемофон с подшлемником из шёлковой ткани.

Малиновский занял место на сиденье позади пилота.

— Товарищ командующий, прошу пристегнуться, сейчас взлетаем.

Самолёт, подпрыгивая на неровностях поляны, враскачку устремился вперёд и после короткого разбега легко взмыл в небо. Воздушная струя туго ударила в лицо, и Малиновский ощутил то, что ощущает любой лётчик, — пленительное чувство высоты.

Нагнув голову, Родион Яковлевич пристально следил за тем, что происходило на земле. Вот наконец показалась широкая лента Прута, стали отчётливо видны группы вражеских войск, в суматохе переправлявшиеся через реку. И тут вдруг по крыльям и фюзеляжу самолёта, будто градины, забарабанили пули. Пилот мгновенно рванул рукоять управления на себя, и самолёт послушно пошёл вверх, набирая высоту и стремясь уйти от обстрела.

Но пуля всё же достала командующего. Малиновский ощутил удар в спину и почувствовал, как по телу потекла кровь...

Когда приземлились, Родиона Яковлевича незамедлительно отправили в медсанбат. Рана оказалась довольно серьёзной. После перевязки Малиновский, отлежавшись, отправился на командный пункт армии. А в конце дня пожелал видеть пилота ПО-2.

Тот вскоре явился — молодой, загорелый.

— Молодец, майор. Не растерялся.

— Как учили, товарищ командующий. Сделал, что мог.

— За это тебе великое спасибо. — Малиновский приказал адъютанту записать фамилию пилота.

— А в обшивке, товарищ командующий, двадцать шесть пробоин, — улыбнулся лётчик, будто сообщая что-то приятное.

— Видишь, какой живучий у тебя самолёт! Хоть и зовут его «кукурузником»!

— Так то ж любя...

27

На очередной приём к Сталину Лаврентий Павлович Берия пришёл с увесистой папкой. Увидев, как он кладёт её перед собой на стол, Сталин вкрадчиво осведомился:

— Что, Лаврентий, рукопись романа принёс? Решил знаменитым писателем стать?

Берия порадовался, что появился в кабинете, когда у вождя хорошее настроение.

— Завидую я писателям, товарищ Сталин! — Берия, в неофициальной обстановке называвший вождя запросто Кобой, во время официальных встреч подчёркнуто обращался к нему «товарищ Сталин» или «Иосиф Виссарионович». — Лучшей профессии на свете нет! Отвечает только за самого себя, никому не подчиняется короче, кум королю и сват министру.

— А не правильнее ли предположить, Лаврентий, что писатель, как инженер человеческих душ, отвечает не только за себя, он обязан отвечать перед всем народом за результаты своего творчества? К тому же писатель находится в постоянном подчинении воле нашей большевистской партии. Я думаю, что ты пришёл не для того, чтобы обсуждать преимущества той или иной профессии. Что там, в твоей папке?

— Товарищ Сталин, я располагаю сведениями о том, что готовится Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении генералу армии Малиновскому звания маршала.

— Молодец, Лаврентий, хорошо информирован. Такой указ действительно готовится. Мы тут приняли решение, что при восстановлении Государственной границы СССР командующим фронтами необходимо присваивать маршальское звание. И решили, что Малиновский и Толбухин вполне достойны этого звания. А ты что — против?

— Безусловно против, товарищ Сталин! Категорически! Вот в этой самой папке — досье на Малиновского, компромат такой силы, что ему впору не маршала присваивать, а генеральские звёзды снимать!

Сталин с интересом посмотрел на папку, будто ожидал, что из неё само собой появится нечто удивительное. Глядя, как Берия среди множества бумаг, содержащихся в папке, выискивает что-то особенно важное, он недовольно сказал:

— Зачем копаться в бумагах, Лаврентий? Ты наверняка уже изучил их. Память у тебя хорошая. Не тяни время, рассказывай.

— Товарищ Сталин, я постараюсь предельно коротко. Начну с документа, в котором изложено поведение Малиновского во Франции, когда он находился там в Русском экспедиционном корпусе. Ещё будучи в военном лагере Майи, что в ста пятидесяти километрах от Парижа, Малиновский был завербован французской разведкой. Не исключено, что уже позже, в лагере ЛяКуртин, его завербовала и немецкая разведка. Есть данные агентуры, что Малиновский намеревался не возвращаться в Россию, когда узнал об Октябрьской революции. Однако французская и немецкая разведка настояли на его возвращении в Россию с целью внедрения в Красную Армию и сбора информации.

Сталин слушал со скучающим видом.

— Всё это, Лаврентий, ты мне рассказывал ещё в тридцать девятом. Неужели запамятовал? В результате, когда Жуков просил, чтобы Малиновского назначили к нему начальником штаба во время боёв на Халхин-Голе, мы вынуждены были отказаться.

— Это было совершенно правильное решение, товарищ Сталин. — Берия даже привстал со стула. — Мало того что Малиновский прохлаждался во Франции, пока мы здесь беляков рубали, так он ещё и в нашу армию проник. Даже обладая большим воображением, товарищ Сталин, трудно себе представить, как он мог совершенно беспрепятственно пройти территории, занятые колчаковскими армиями! Между прочим, контрразведка у Колчака работала так, что мышь не могла проскочить!

— Тебе бы следовало знать, Лаврентий, — задумчиво изрёк Сталин, — что все контрразведки обладают свойством приписывать себе мифические заслуги. Мышь не могла проскочить! — Неприкрытая ирония зазвучала в его голосе.

— Но это же подтверждено фактами! — попытался доказать своё Берия.

— Ну, хорошо. — У Сталина не было никакого желания спорить на эту тему. — Сейчас ты будешь рассказывать мне, что Малиновский, являясь советником республиканской армии в Испании в тридцать шестом — тридцать восьмом годах, был к тому же завербован и гитлеровской разведкой.

— Именно так и было, — закивал Берия. — И тому есть неопровержимые доказательства!

Сталин встал и медленно прошёлся по кабинету, мимоходом взглянув на портреты Суворова и Кутузова, которые он приказал повесить на стене после начала войны с гитлеровской Германией.

— Посмотри, Лаврентий, на портреты этих великих русских полководцев, — тон у Сталина был дружелюбный. — Слушают они тебя и, наверное, очень удивляются. А знаешь чему? Удивляются они такому странному факту: как этот гитлеровский агент Малиновский вовсю лупит гитлеровскую армию, изгоняя её из пределов Советского Союза, вместо того чтобы, как Власов, перебежать на сторону немцев? И как этот гитлеровский агент Малиновский блестяще осуществил Ясско-Кишинёвскую операцию, которая войдёт в историю советского военного искусства как Ясско-Кишинёвские Канны? И ещё, Лаврентий, великие русские полководцы очень удивляются тому, что, оказывается, это не