В тенях империи - Игорь Прососов

– Ну так просветите, раз такие умные, – оскалился я. – Очень, знаете, интересно.

– Жестокая правда, дорогой друг, состоит в простом факте, – пожал плечами Бондаренко. – Вот к примеру… Когда Украина вошла в состав Империи, не было никакой грязной игры. Даже информационное воздействие – и то было не большим, чем, скажем, на США. Вот только ваша идея «русского мира»… Она разрушительна для всех, кто близок к вам и хочет сохранить свою идентичность. Мы искренне верим, что русские хотят добра. По-своему. Но само понимание, что рядом, дотянуться можно – сильные, могучие, исторически практически свои… Оно творит с простыми умами печальные чудеса. А попав в вашу страну, человек обречен стать русским, перестав быть украинцем, литвином, балтом… Понимаете?

– Не понимаю, – жестко ответил я. – Мой начальник – немец. Один из лучших моих товарищей – татарин.

– Правда? – вступил президент. – И как, твой начальник часто читает по-немецки в оригинале? А друг, он сохранил веру в Аллаха или уже крестился? А если вроде бы сохранил – выпивает ли водки по праздникам?

Я тихонько зарычал. Положительно, эти люди были невыносимы. А «Алекс» тем временем продолжал:

– Вспомни, каковы критерии русскости в вашей собственной Империи?

– Язык, культура, самоидентификация, – ответил, не думая.

– Долго ли забыть себя? Если язык и культура – вокруг тебя? Среди своих-то, вот в чем фокус… Литвиния держится, но только потому что очень грамотно балансирует между русофобией и дружбой. Надолго ли хватит?

– Не понимаю. Это-то тут при чем?

Президент налил себе полный стакан, отхлебнул:

– Вот в чем дело. Мы видим в вас – русских. Во всех. С нашей точки зрения в вашей тысячелетней Империи нет эллина и иудея. Уезжавшие делать карьеру в Россию во времена Империи становились для нас москалями. Сталин – тоже был москаль, неважно, что русских он тоже давил, и что был по крови осетин; титульной культурой, на основе которой строилась советская, была ваша, пусть и изуродованная. Брежнев и Хрущев. Все остальные. Русские. А Новую Галицию заселили те, кто хотел идентичности. Если со своей не выходило, то хотя бы новогалицийской. Которая вам покажется игрушечной. Они даже создали новый язык, вы понимаете, что это значит? Саша, что будет, если мы согласимся?

– Нас повесят. На площади. А челноки попытаются расстрелять на подлёте из противометеоритных пушек. И будут в своем праве.

– Да что за бред вы несете? – взорвался я. – Люди же погибнут, русские лю…

Замолк.

– Вот-вот, – кивнул Алекс. – Обратная сторона грустного парадокса. Мы видим в работающих с вами русских. Ты, неглупый и умеющий критически мыслить человек, инстинктивно видишь русских в нас. Может, потенциальных, недоделанных, но русских. Противоречие в картинах мира. Пусти мы вас хоть на ноготь к себе – и вы сами того не замечая, желая лишь лучшего, начнете нас ассимилировать. Из самых добрых побуждений.

Я отошел к перилам. Выпил залпом, не чувствуя мерзкого вкуса.

– Пустить помощь по линии ООН?

– Все знают, чьи решения озвучивает сейчас Ассамблея.

– Залегендировать под частную благотворительность? Коммерческие корабли…

– Частных судов нужного тоннажа нет ни у кого. Благодарите приказ о всеобщей мобилизации космического транспорта под эгиду вашего Космофлота, проведенный через ООН.

– Что же делать… – пробормотал я.

– Ты когда-нибудь любил? – спросил вдруг президент. – Безответно и безнадежно?

– Случалось, – вздохнул я.

Еще как случалось.

– Как и все мы. Значит, ты знаешь, что остается честному человеку в такой ситуации.

– Отпустить… – слово было произнесено.

Алекс хмыкнул.

– Вы можете принять наш выбор, каков он есть – или навязаться силой. Так или иначе, многие погибнут, пока станция не развалится окончательно, а выжившие не рассеются по Поясу. Если мы закончили, пойду. У нас ЧП в четвертом фильтрационном, надо разбираться, чтобы все случилось позже, а не раньше.

– Стоять смирна-а! – не голос, клекот орлиный, откуда силы взялись. – Господин президент, господин консул. Недавно ты, Саша, назвал Империю страной чекистов. Ну что, придется оправдать. Никакой помощи, одни гешефты. Вот как мы поступим…

Когда я закончил набивать договор на комме и показал его собеседникам, на террасе воцарилось неловкое молчание.

– Ты… Вы имеете полномочия предлагать подобные решения? – в голосе консула звучала смесь сильного сомнения в моем психическом состоянии с легким подобострастием; первое – от души, второе – на всякий случай.

– Сейчас и узнаем, – мило улыбнулся, входя в систему и присваивая сообщению срочный гриф.

…Пока мы ждали – задержка досветовой связи, да еще время на принятие решения, знаете ли, президент пробормотал.

– Не понимаю. Это решение не послужит вашей державе. Скорее наоборот.

– В этом всё дело, – улыбнулся я. – Считайте это ответом на вопрос, как может существовать то, чего быть в принципе не может.

Президент оторопело воззрился на меня, а консул понимающе кивнул.

Пискнул зуммер. Я вывел ответ на экран – честь по чести, заверенный электронной подписью и с зарегистрированной в блокчейне хэш-суммой.

Очень короткий ответ:

«Разрешаю действовать по усмотрению. Да хранит вас Бог».

Подписи не требовалось.

Перила под руками. Поле водорослей впереди. Стальное в прямом смысле слова, серое небо. Стою, смотрю.

Сигарета в пальцах чуть дрожит.

– Скажите… всё-таки почему? – спрашивает из-за спины консул.

Президент оставил нас – все-таки в первую очередь он был инженер, а возникшее чэ-пэ требовало всех рабочих рук.

– Помните смешного старика на лайнере? Профессора Гнайде? Или он был доктор? Запамятовал. Беседу об имперских парадоксах?

– Да. Какое это отношение имеет к вашему предложению?

– Видите ли… Не сочтите, что я вас в чем-то убеждаю. Просто он задал один хороший вопрос – как Империи удается быть такой, какая она есть? – затянувшись, я продолжил: – Осуществлять пропагандистские лозунги на практике, как он выразился.

– И как же? Не говорите, что… действуя против собственных интересов.

– Просто Империя видит свои интересы в другой области. Видите ли, наши основатели были умны. Не мне вам говорить – любая историческая империя по определению означала насилие, а великая – есть насилие величайшее. Насилие ни к чему не приводит. Разве что порождает искалеченные судьбы. В перспективе – нечто вроде вашего, простите, лазарета. Не ожидали такого признания от имперца?